Великая сила молитвы - [13]

Тут-то протоирей Александр Славинский, настоятель храма Косьмы и Дамиана в поселке Болшево, и говорит: «А ты часть от первой же зарплаты пожертвуй на храм. Мы как раз ремонт делаем… Вот увидишь, Бог поможет тебе». Признаться, я не очень-то верила, отдала сущие копейки. Как сейчас помню, это была суббота, а уже во вторник сняли арест и даже извинились передо мной…

Я хочу сказать, что к этому нужно прийти: когда ты на богоугодные дела жертвуешь хоть малую часть своего дохода, Бог потом управляет всеми твоими финансами. Появляется легкость, я бы даже сказала беспечность. Ведь милостыня уже здесь, на Земле, нас ограждает от духов злобы поднебесной.

Как не вспомнить уже упоминаемого архиепископа Луку (Войно-Ясенецкого): «Знаете вы, не раз говорил я вам об этом, как и за что будет судить человечество Господь наш Иисус Христос, когда придет день Страшного Суда. Он не спросит никого из нас, ходил ли ты на богомолье, не спросит, поклонялся ли ты во Иерусалиме гробу Моему? Был ли ты девственником? Этого не спросит, спросит только одно: творил ли ты милостыню? Творил ли ты дела милосердия? И при этом скажет удивительные слова: «Истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали мне» (Мф. 25: 40).

Мы живем в удивительное время. У нас есть возможность строить храмы, восстанавливать из небытия древние обители, помогать нуждающимся, особенно детям, зная наверняка, что за это преследований не будет. У меня, например, еще живы воспоминания, как в нашем селе «подпольно» собирали деньги на ремонт нашей маленькой церкви в честь Игоря Черниговского. Дьяк открыл тетрадку, а там только палочки и крестики, ни одного имени.

Мы – православные, мы – братья и сестры, и нам должно помогать и любить друг друга: жертвовать на строительство и восстановление храмов, издание книги, поддерживать нуждающихся. Если же такой возможности нет, просто помолитесь за тех, кто занимается богоугодным делом, и Он вас не оставит. Я же в доказательство своих слов хочу привести рассказ прихожанки нашей церкви, Галины.

– Моя мама Ксения родила меня, последнего ребенка, в тридцать восемь лет осенью тридцать восьмого года в Украине. Родители очень ждали мальчика. Папе тогда исполнилось пятьдесят три. А через месяц родила моя старшая сестра Мария. Тоже девочку. Назвали Людмилой.

Мария с мужем жили в Одессе. Мои родители с остальными детьми – в Москве. Папа строил метро. В ноябре разъехались, но теперь мама волновалась о судьбе старшей дочери. К тому же она была великой труженицей, все время ее тянуло к земле, к хозяйству. Так мои родители приняли решение – переехать в Украину. Здесь сразу же у нас появились огород, виноградник, двадцать кур, поросенок. Папа устроился на станцию Слободка слесарем.

Лето сорок первого года стояло жаркое-прежаркое. Мама сшила мне и Люде красные платьица из флагового ситца. Это было в воскресенье, мы нарядились и выбежали на бугор хвастаться. Было нам по два года восемь месяцев, Люда почти на месяц младше меня. Две рано заговорившие болтушки знали уже по несколько стишков. И вдруг послышался странный гул. Почти сразу же мы увидели со стороны, куда заходит Солнце, как на нас движется огромная черная туча. Туча страшно ревела. Мы впервые увидели так много самолетов и в своем неведении подняли руки и закричали в два голоса: «Елоплан! Елоплан! Посади нас в калман!» А дикий гул уже прямо над нами. Самолетная туча все ниже и ниже. Я случайно оглянулась назад и увидела бегущую к нам с перекошенным от страха лицом маму, она закричала изо всех сил: «Тикайтэ!»

Я схватила Люду за руку и мы спрятались в кустах люции. К нам подбежала мама, прижала к себе.

Самолеты пролетели куда-то дальше, и вскоре раздался страшный грохот. Это бомбили узловую железнодорожную станцию Слободка нашего района. Так началась для меня война.

Отец Люды, молодой агроном Игнат Бурлака, сразу же ушел на фронт. Мария с дочкой переехала к нам. Эвакуироваться мы не успели.

…Начались тяжелые годы оккупации. Прошла полуголодная армия румын, сразу заставили всех молиться и говорить по-румынски. Мы от них прятались, как мухи, в щелки. Со дворов брали все: свиней, кур, гусей. Не трогали только коров. Наша Лялька осталась, она нас и спасла позже, в голодный сорок седьмой год. Потом в нашем селе появились немцы. Вычищенные, вышколенные. Всю молодежь угоняли в Германию, но в нашем селе никого не взяли. Не оказалось подонков, которые бы предали своих. А может, к нам просто Бог был милостив? У нас ведь с каждого двора десятину на церковь платили. А некоторые даже больше, почитали за честь! И нарядные войска СС, не видя нас – как будто пелена на глазах у них была, – прошли через Балту, Котовск.

Пока стояли немцы в селе, я старших сестер не видела в доме, они прятались.

Бомбили часто. По малости лет я запомнила только эпизоды. Вот нас всех детей затащили в огромный погреб. Повесили гамак, мне прищемили тело и я плакала. То волокли нас под утро в глубокий овраг за огородом, где большие кусты терна. Все спрятались под кусты, нас, детей, сверху еще прикрыли подушками. А кругом выстрели, взрывы. Помню, как горела церковь в Бруштенах. Это уже молдавское село – от нас через долину. Было очень светло. Слышала пулеметные очереди в вербах в долине. Все это лишь отрывки, но на всю жизнь…