Великая Сила Любви - [6]

      Пришла телеграмма. От черных букв померк белый свет. Надо ли расписывать, надо ли говорить о той страшной вдруг свалившейся на Анисимовых беде? Есть ли слова, способные передать состояние матери, потерявшего единственного сына? Есть ли слова, способные передать жуть ночи и ненавистную синеву рассвета, когда надо вставать, идти, надо жить, а жить зачем? И не хочется...

      Зачем ворошить прошлое? Зачем бередить начавшую понемногу затягиваться рану? Зачем вообще вспоминать об этом, что это даст? Лавина вопросов не со стороны. Моя собственная лавина... Помню маленькую деревеньку в Вологодской области, где довелось давно, еще в школьные годы, провести летние каникулы. По домам ходила красивая женщина в черном платке и клянчила продукты якобы для посылки сыну. Женщина лишилась рассудка, схоронив единственную свою кровиночку. Теперь она собирала ему посылки в какой-то далекий город и грозилась уехать сама. Она деловито входила во дворы, потому что у нее мало времени и билет уже куплен. Иногда перебирала ворчливо продукты: ему нельзя очень жирное, яблочное варенье он не любит, лучше клубничное... Ее жалели, плакали, глядя в след, и обязательно подавали то, что она хотела. Тогда я не понимала, а теперь понимаю: односельчане этой несчастной чувствовали себя виноватыми перед ней. За безумие ее, выросшее на одиночестве. За то, что, когда черная беда вошла в ее дом, не оказались с ней рядом, не утешили, не обласкали - не уберегли. У каждого были на этот момент свои заморочки, свои проблемы, не хватило сил, не хватило времени, а честно-то если уж, желания не хватило и мужества войти в скорбный дом и разделить скорбь, взять на себя хотя бы чуточку, чтобы ей, матери, досталось поменьше. Чувствовали это и односельчане, конечно, чувствовали и откупались кто чем - кто антоновкой, кто куском пирога, кто банкой варенья.

      Человек в беде почти всегда бывает одинок. Человек в беде уязвим и ослаблен. Горе ломает душу, корежит, уродует. И вот она, небогатая палитра жалкого существования: кто обозлился, кто впал в безумие, кто спился, кто замуровал себя в четырех стенах. Страшен указующий перст беды. Сегодня она ткнет в одного, завтра без стука ворвется в покой и благополучие другого, послезавтра подкосит третьего. Но ведь рядом люди.

      Я откладываю семейный альбом Анисимовых и иду в дом напротив.

      - Ты друг Виктора?

      Он друг Виктора. Виктор проводил в армию Валеру Лапшова, Валера проводил Виктора в последний путь. Проводил и не стал лелеять податливую память тем, как дружили, каким славным был Виктор. Потому что дружба, даже если друга нет в живых, невозможна в прошедшем времени. Она всегда в настоящем. Если сама - настоящая.

      Зоя Николаевна и Сергей Павлович - родители Валерия - широко распахнули двери своего дома для матери Виктора Анисимова. Они распахнули их для слез, истерик, обмороков, для опухших глаз и сжатых губ - груз нелегкий на фоне полного своего благополучия. В доме Валерия научились сдерживать радость - она не кстати, если рядом Ольга. Отвадили приятелей Валеры - для Ольги это было тяжело. Они продиктовали себе образ жизни, достойный по-настоящему чутких людей. И как награда звучат теперь Ольгины слова: - Без них я бы не выдержала.

      Ну а свои родные? Родители завещали им жить по совести. Крепким, видать, был тот завет. Мы много тревожимся сейчас, что слабеют родственные узы, что не прочны корни семейных кланов, что потеряно в русском человеке то самое единение, которое хоронило от недуга, от злого глаза, от беды. Чужими становимся. Нынче легче ищутся сочувствующие на стороне, чем в родном доме. Чужой поймет, а свой вряд ли услышит. Чужой, он как бы безгрешен, потому что далеко и несовершенства его сокрыты от нас плотным слоем наших собственных забот. А родной - на виду. Со всеми своими «проколами» и «бревнами в глазу». Всегда есть чем попрекнуть, есть что припомнить. Сведение счетов не способствует крепости родственных уз.

      Вот они сидят передо мной, две сестры - Ольга и Валентина. Внешне не похожие. Оля маленькая, худенькая, из-под челки голубой взгляд, которого будто сама боится, отводит в сторону дабы не напугать собеседника синевой. Валя статная, круглолицая, в ней жизнь и сила, и очень прочная под ногами земля. Жизнь не била? Еще как била. Не так давно, уже после Виктора, схоронила мужа. Остались две девочки. Пережив горе Валентина серьезно заболела. Сестрина беда будто разбудила Ольгу. Она впервые очнулась после года тяжелого полусна. Они работают вместе, на одном производстве, и Ольга, понимая, сестру сейчас ни как нельзя оставлять одну, просит руководство цеха перевести их в одну смену. Но в связи «с производственной необходимостью» эту просьбу не выполнили. Оля металась, объясняла, умоляла - за сестрой нужен глаз, у нее начинается депрессия, помогите! Не помогли. Пустяковая просьба оказалась невыполнимой. Не будем ни кого судить. Вспомним, что чревато это попранием важнейших духовных законов человеческого бытия. Вернемся к сестрам. Оставались вечера. Они бежали друг к другу, перепутав, кто кого должен поддерживать, давали друг другу важнейшие поручения, хитрили, чтобы занять мысли земными заботами, отвоевывали друг друга у душевного надлома. Родственные узы сестер оказались очень прочными. И нам не надо, зная их, размахивать руками и повторять, что все кануло в лету - и корни наши, и привязанности. Все есть. Все существует. Не поливай Оля с Виктором очередное фруктовое деревце, не прижилось бы оно, не вырос бы сад за старым домом. Так и здесь. Не прививали бы родители сестрам чувство глубокой родственной любви, не взращивали бы эти тоненькие деревца, не появился бы и этот сад, не пророс бы корнями прочных человеческих достоинств.