Великая ложь. Теория любви: мифы и реальность. - [7]

Далее. Во всех романах подозрительно часто героями любовных историй выступают молодые красавцы и красавицы с гладкой кожей, если чем и приметные среди других людей, так не умом, талантом или ангельским характером, а только своей сексуальной привлекательностью. Отчего же любовное поведение, происходящее вовсе не из либидо, так охотно направляется именно на них?

Думая о своих друзьях, родственниках, сослуживцах, мы вспоминаем их характеры, образ мыслей, поступки. Их телесные прелести интересуют нас в самую последнюю очередь. Но когда мы читаем поэтические описания возлюбленных — там, наоборот, сплошь анатомические подробности: волосы, брови, губы, груди и бедра, а их образ мыслей и мировоззрение — на десятом плане. Видимо, все оттого, что «ведущее начало в любви вовсе не половое влечение».

Во всех романах, какой ни возьми, даже женский сентиментальный, мечты влюбленного крутятся вокруг одного и того же: заключить в объятия и слить уста в поцелуе. Без сомнения, по той же самой причине.

Нередкая жизненная ситуация: он любит, а она выходит замуж за другого. Он страдает, хотя она совсем не прочь сохранить с ним прежние теплые дружеские отношения. Ну и с чего бы страдать? Юный Вертер из «Страданий юного Вертера» Гете даже покончил с собой, хотя имел возможность видеть жену своего друга, в которую был влюблен, чуть ли не каждый день и мог общаться с нею сколько душе угодно. Единственное, чего он не мог, так это спать с ней, но ведь для истинной любви сексуальные страсти (см. выше) — совсем не главное. Главное — любовное поведение.

Получается довольно занятно: взрослые люди, читая в романе или видя в кино, как герой крадется ночью в спальню к своей возлюбленной, очень хорошо его понимают и даже сопереживают, то есть, совсем не прочь оказаться на его месте. Но как только берутся теоретизировать, приходят к выводу, что истинно влюбленному ночью в чужой спальне делать решительно нечего. И опять то же самое: кабы один кто-то… Но когда все дружно?!

Когда не теорию подгоняют к фактам, а факты к теории, и упорно не желают видеть очевидное, вывод один: теория не нужна. О чем и говорилось в самом начале.

О чем у нас речь?

Почти каждая книга или статья про любовь начинается с жалоб на многозначность этого слова. У. Мастерс и В. Джонсон пишут: «Можно любить жену, мужа или просто близкого человека, и в то же время любить своих детей, родителей, родственников, собак, кошек, родину, господа, а также радугу, шоколадный пломбир и Бостонскую бейсбольную команду. И хотя мы во всех этих случаях пользуемся одним и тем же словом, тем не менее, каждый раз оно означает нечто иное»{16}. В русском языке то же самое.

Причина подобных умствований — опять же бессознательное стремление запутать вопрос: продемонстрировать глубокомыслие, ничего не сказав по существу. Когда такой задачи не стоит, многозначность слов никаких проблем не создает — ее попросту не замечают. Так, не припомню случая, чтобы врач в начале статьи жаловался: до чего же трудно писать на медицинские темы, когда «операция» — это и хирургическое вмешательство, и военное наступление по плану, и часть работы на конвейере! Да есть к тому же еще бухгалтерские и кассовые операции…

Слово «ненависть» также многозначно: ненависть бывает к врагам отечества, расовой, классовой, к обидчику, из зависти, к сопернику в любовных делах, к кошкам и, наконец, к команде, побившей Бостонскую бейсбольную команду. Ну и что? Взявшись за статью, допустим, о расовой ненависти, автор на первой же странице, не впадая в глубокомысленные рассуждения по поводу многозначности слов, обозначит тему: «В некоторых странах одна группа населения ненавидит и презирает другую группу из-за иной национальной принадлежности или из-за цвета кожи. Постараемся выяснить истоки этого явления». Вам понятно о чем идет речь? Ну так вперед! И никакой терминологической путаницы не предвидится.

Взявшись за статью или книгу о любви, логично было бы сделать то же самое. Примерно так: «В некоторых случаях наблюдается сильнейшее сексуальное влечение не просто к противоположному полу, а лишь к определенному лицу; влечение длительное, стойкое, которое целиком захватывает человека, так, что другие лица, как бы привлекательны они ни были, заменить любящему его избранницы (избранника) не в состоянии. Постараемся выяснить его происхождение». Вам понятно, о чем идет речь? Ну и вперед! И никакой путаницы.

Однако в теоретизированиях на тему любви столь просто почему-то не делается. Пожало­вавшись на многозначность слова и заявив о намерении рассмотреть любовь половую, авторы на следующей же странице перескакивают к любви братской или родительской, к какой-то «любви в общем смысле этого слова», приплетают сюда же неизвестно зачем любовь патриотическую, а затем плавно возвращаются к сексуальным страстям и делают вид, будто предыдущими рассуждениями что-то в них прояснили.

С другой стороны, там же, в тех же самых сочинениях, половую любовь незаметно, исподтишка сводят лишь к некоторым ее формам — которые покрасивее, которые лучше, удобнее укладываются в теорию, старательно забывая при этом, что любовь отнюдь не всегда выглядит как в голливудских фильмах. Между тем любовью называл А.П.Чехов в рассказе «О любви» чувство красавицы Пелагеи к пьянице-повару, которого все зовут «мурло», а Рогожин в «Идиоте» Ф.М.Достоевского от великой любви Настасью Филипповну зарезал. И никто, начиная с Достоевского, вроде бы не сомневался, что у него действительно была любовь, однако