Великая Испанская революция - [27]

Мы убеждены, что со временем новое общество сможет предоставить каждой Коммуне все аграрные и промышленные элементы, необходимые для ее автономии в соответствии с биологическим принципом, согласно которому наиболее свободным является тот (в данном случае та Коммуна), кто наименее зависит от других“[153]. Это пожелание, игнорирующее предостережение Абада де Сантильяна против экономической автаркии, отнесено в более отдаленное будущее.

Сарагосская программа НКТ резюмируется формулой: „Политическим выражением нашей революции служит триада ЧЕЛОВЕК, КОММУНА, ФЕДЕРАЦИЯ“[154]. Сарагосская программа не была окончательным, обязательным документом, для ее доработки была создана комиссия[155]. Но практика вскоре подвергла принципы Сарагосской программы суровому испытанию.

Анархисты продолжали считать правительство своим противником и готовились к решающему сражению именно с ним. После очередных столкновений радикального населения с силами правопорядка в мае Иберийский комитет ФАИ обратился к анархистским организациям: „Народ ожесточен, и в любой момент может осуществиться психологическое явление, о котором столько говорилось в нашей пропаганде; правительство, которое продолжает оставаться буржуазным и стоять на страже капиталистического порядка, защищается и потому прекрасно осуществляет меры, которые вменялись в вину Хилю Роблесу со товарищи; правительство, отставив в сторону свой маскарад „народности“, столкнется с НКТ, своим самым страшным врагом“[156]. Авторам этого письма было трудно представить себе, что уже через два месяца анархисты будут защищать правительство Народного фронта с оружием в руках, а затем и войдут в его структуры, включая и само правительство.

* * *

После победы Народного фронта левый и правый лагеря сочли, что борьба вступила в решающую фазу. Экстремисты „шли в авангарде“, отстреливая активистов противника. Было совершено 213 покушений. В столкновениях между экстремистами и нападениях на демонстрации погибло 269 человек. Это было предчувствие гражданской войны, которое оправдалось.

„На первый план неумолимо выходили левые экстремисты всех направлений…“[157], — пишет современный автор С. Ю. Данилов. Слово „левые“ здесь явно излишне и является признаком тенденциозности этого автора. Неужели „левые“ убили судью Педрегаля, накануне посадившего в тюрьму фалангиста за убийство подростка? Или редактора левой газеты „Ла рехьон“ Малумбреса? Или капитана Фараудо, который выступил на стороне восставших в 1934 г.? В день пятой годовщины провозглашения республики чуть было не взлетели на воздух ее руководители — бомба оказалась у правительственной трибуны. Бомбу подкинули и в дом Ларго Кабальеро. Фалангисты нападали на демонстрации левых, заставляли прохожих вскидывать руки в фашистском приветствии, а отказывавшихся зверски избивали. Левые экстремисты считали, что ведут ответные действия. Они убивали фалангистов, нападали на демонстрации правых.

Правые экстремисты играли с огнем. После того, как фалангисты 9 марта обстреляли собрание рабочих и их семей в Гранаде, профсоюзы объявили общегородскую забастовку. 10 марта возмущенные рабочие вышли на улицы и снова подверглись обстрелу. Ситуация вышла из под контроля, толпа разгромила и сожгла здания горкома Фаланги, структур СЭДА, католической газеты „Эль Идеаль“, католического театра, шоколадной фабрики, хозяин которой спонсировал правых, двух элитарных кафе. Вечером кто-то поджег две церкви. Эти события показали, что в напряженной обстановке, сложившейся в стране, было очень легко вызвать массовые волнения. 14 марта правительство запретило Фалангу, но она продолжала действовать полулегально.

Более того, Фаланга становилась более влиятельной организацией, чем СЭДА, политическим партнером военных заговорщиков. По мнению британского историка, „в Испании впервые сложилась благоприятная обстановка для развития фашизма. Консервативные элементы были напуганы успехом Народного фронта и в сорок восемь часов лишились веры в эффективность тех политических группировок, которые прежде защищали их интересы“. Если раньше католическая молодежь встречала Хиля Роблеса криками „Вождь! Вождь! Вождь!“, то теперь обратилась к фашистской „диалектике кулаков и пистолетов“ и стала вливаться в Фалангу и участвовать в ее акциях»[158].

Правым террором практически открыто руководил Примо де Ривера. 15 марта он был арестован, у него было найдено незаконно хранившееся оружие. Примо оказался в тюрьме. «Народный фронт попирал закон, который ранее требовал защищать»[159], — возмущается по этому поводу С. Ю. Данилов, сетуя, что молодого Примо не выпустили под залог (с деньгами у «золотой молодежи» не было проблем), когда в тюрьмах, в отличие от 1934 года, было так мало левых. Разве ж это правосудие? Если оружие найдено у видного фашиста, то его нужно выпустить хотя бы под подписку о невыезде, дабы не прерывать руководство Фалангой. Вот тогда было бы правосудие, которое бы понравилось фашистам и их адвокатам. Впрочем, С. Ю. Данилова можно успокоить — к Примо был обеспечен практически свободный доступ посетителей