Маттис весь сжался, но спросил:
— Когда?
— Что значит «когда»? — жестко спросила она.
И снова обрушилась на него. Ей нужно было это остановить.
— Раскинь-ка мозгами, Маттис, — сказала Хеге без своей обычной колкости. Такая маленькая, она умела быть очень настойчивой.
Маттис ответил:
— Да я и так всегда думаю, изо всех сил.
— Значит, ты можешь припомнить очень много веселого!
Он задумался, не ответил.
Хеге продолжала. Надо было воздвигнуть такую прочную стену, чтобы в ней не осталось никакой лазейки.
— Нам с тобой гораздо веселее, чем другим людям!
— Правда? — ослабевшим голосом, едва слышно, пробормотал он.
— Конечно! — ответила она. — И ты всегда должен помнить об этом.
И больше ни слова. Маттис поднял голову, но возразить не осмелился. Хеге очень умная и прекрасно понимает, что весело, а что нет. Лучше не спорить и не показывать свою глупость. Хеге сердито смотрела на брата.
— А я и не знал, — пробормотал он.
Вдруг лицо его просияло.
— Как хорошо, что ты мне это сказала! — радостно воскликнул он.
— Почему?
— Ну, раз я сам этого не понимал.
Маттис обрадовался, заулыбался.
— Ты уже уходишь? — спросил он.
Вместо ответа Хеге через силу кивнула ему и скрылась в доме.
В тот вечер Хеге легла раньше обычного. Во всяком случае, она раньше обычного ушла к себе. Маттис хотел узнать о причине, но не успел он задать свой вопрос, как она нетерпеливо остановила его:
— Не надо, Маттис, обожди до утра. Хватит уже на сегодня.
При звуке ее голоса у него пропало всякое желание докапываться до истины. Хеге не в духе, вот она и ушла. Может, он сделал что-то не так? Может, это из-за седых волос? Неужели все дело в том, что она поседела, а он нет? Но он-то в чем виноват?
Хеге, она кормила его, заботилась о нем. А главное, она была очень умная, и он глубоко уважал ее за это.
Она ушла к себе, не сказав больше ни слова. А он сидел на крыльце, размышляя о разных вещах.
Утром надо походить по усадьбам, узнать, может, где и найдется для меня какая работа, думал он, и его уже заранее разбирала досада.
Вот в чем дело, вот отчего Хеге недовольна. Она кормит меня из года в год. Уже сорок лет, честно округлил он, не желая умалять заслуг Хеге.
Кормит меня. Кормит меня.
Слова были горькие, как кора осины.
Год за годом он должен был помнить и повторять их. Оставшись в одиночестве, как сегодня, он безжалостно заставлял себя повторять их и ощущал их горький привкус. Из всех известных ему слов эти были самые горькие.
Завтра утром я пойду искать работу.
Если ничего не помешает, прибавил он, желая быть честным.
В тумане памяти хранилось много случаев, когда он пытался работать. На усадьбах, в поле или в лесу. Но всегда что-то мешало, и он ни разу не справился со своим уроком. В поселке ему больше не предлагали работу. Эти, умные, которые умели все и могли дать работу, всегда смотрели на него, как на пустое место.
Ему приходилось возвращаться домой ни с чем, Хеге давно уже привыкла к этому и никогда не сердилась. Но он был для нее тяжким бременем. И понимал это.
Утром надо взять себя в руки. Надо пойти по усадьбам и поспрашивать насчет работы.
— Когда-нибудь должно же у меня получиться, — сурово сказал он в пространство. — Мне надо работать, Хеге уже поседела.
В нем шевельнулась мысль:
Она поседела из-за меня.
Наконец-то до него дошла истина! И ему стало очень стыдно.
Время шло. У Маттиса не было привычки ложиться так поздно. И все-таки ему не хотелось идти в дом. Мысли не давали покоя. А когда человека что-то грызет, нет хуже, чем лежать в постели, ворочаясь с боку на бок.
Может, Хеге тоже не спит. Она ушла так рано, просто чтобы не видеть меня.
— И мне это неприятно, — сказал он громко, так громко, что Хеге через стену могла бы его услышать.
Он был очень огорчен.
И вдруг его пронзила внезапная мысль.
Только не бросай меня! — пронеслось у него в голове, он обращался к Хеге, скрывшейся у себя в спальне. Что бы с нами ни случилось, с тобой или со мной, только не бросай меня!
Это была далеко не новая мысль, но каждый раз она казалась новой и причиняла боль. И каждый раз он прогоняя ее, убеждая себя, что это чепуха — Хеге никогда, ни единым словом не намекнула, что собирается бросить его. Зачем же мучить себя такими мыслями?
Однако эта картина продолжала стоять у него перед глазами. Он видел, как Хеге уходит своей дорогой, все дальше и дальше. Все свои пожитки она несла в узелке под мышкой.
Уходишь?
Да, Маттис.
Устала от такой жизни?
Да, Маттис.
И ушла.
Больше Хеге не слышала его слов, она становилась все меньше и меньше, пока не превратилась в маленькую черную точку — так она и виднелась там вдали маленькой черной точкой. Исчезнуть совсем в этой грустной игре она все-таки не могла.
Тут-то и произошло чудо.
Пока Маттис размышлял, глядя, как Хеге уходит своей дорогой — он сидел на крыльце, на своем обычном месте, — взгляд его скользил по склонам гор, темневших за озером. Вода теперь казалась совсем черной, склоны — темными и угрюмыми. На небе и на земле царили волшебные летние сумерки. Маттис не был безразличен к окружавшей его красоте.
Их дом стоял в неглубокой заболоченной ложбине, прорезавшей склон до самого озера. Хвойный лес перемежался березами и осинами. По дну ложбины бежал ручеек. Порой Маттису казалось, что это самое красивое место из всех, какие он только видел здесь поблизости.
