Великая английская революция в портретах ее деятелей - [27]

. Правда, в этом смысле английская знать мало отличалась от современной ей знати других европейских стран. Однако поскольку это касается высшей знати в целом, и в особенности той ее части, которая не была пригрета фавором двора и не проявляла склонности сменить политическую экономию феодального владыки на хозяйственную науку дельца, то ведущая хозяйственная тенденция с конца XVI и в первой половине XVII века заключалась в упадке и оскудении.

Не об этом ли свидетельствуют не столь уж редкие случаи, когда обедневшие аристократы стремились с помощью приданого купеческих дочерей поправить пошатнувшееся благополучие. Так, к примеру, лорд Комптон женился на дочери мэра Лондона Джона Спенсера, оставившего наследство в 300 тыс. ф. ст., лорд Уиллоуби женился на дочери олдермена Кокни, принесшей ему приданое в 100 тыс. ф. ст., и т. п.

Однако самой примечательной чертой общественной структуры Англии первых Стюартов является, как уже указывалось, раскол дворянского сословия на два общественных класса, во многом антагонистических, — на так называемое старое и новое (обуржуазившееся) дворянство. Это несовпадение классовых граней с сословными, поскольку речь идет о дворянстве, придало революции 40-х годов ее историческое своеобразие и предопределило как ее характер, так и конечный результат. Именно это обстоятельство игнорируется, как мы видели, немарксистской историографией.

В этой связи особую научную важность приобретает проблема социальной природы нового дворянства. Хотя его разрозненные элементы были известны уже в XV веке, однако в качестве общественного класса новое дворянство было порождением XVI века, так же как и класс буржуазии.

Удостоверить этот основополагающий факт нам поможет то обстоятельство, что сплошь и рядом «социальным материалом» при формировании этого класса преимущественно служили вовсе не потомки лендлордов XIV–XV веков, а представители денежного капитала, нажитого вне деревни и примененного ими в том числе для приобретения земельной собственности, благо вскоре после монастырской диссолюции началась широкая распродажа перешедших во владение короны церковных имуществ. Вот почему, кстати, для значительной (пожалуй, преобладающей) части «новых дворян» опасность контрреформации, практически не исчезавшая с английского небосклона вплоть до начала революции, угрожала самим основаниям их дворянского статуса и социального благополучия. Неудивительно, что протестантский пыл «новых дворян» был столь адекватным, непосредственным выражением их социального самосознания.

Итак, новое дворянство — это в политико-экономическом смысле та часть дворянского сословия, которая активно приспосабливала земледелие к нуждам капиталистического уклада в сельском хозяйстве. Такое приспособление могло протекать в двух формах: либо лендлорд, очистив свою землю от традиционных держателей крестьянского типа, сдавал ее арендатору-предпринимателю на условиях рыночной ренты, либо он сам выступал в качестве такого предпринимателя, соединяя в своих руках и земельную ренту, и предпринимательскую прибыль. Неудивительно, что мы зачастую встречаем «нового дворянина», лорда манора, в качестве крупного арендатора (или даже крупного копигольдера) в соседнем маноре. Однако свою хозяйственную деятельность этот дворянин отнюдь не ограничивает сельским хозяйством. Он сплошь и рядом и коммерсант, инициатор заморских экспедиций, и член торговой компании, и судовладелец, и промышленник. Он человек свободных профессий — юрист, нотариус, землемер и т. п. Бэкон, хорошо знавший анализируемый здесь общественно-экономический тип, отмечал, что «улучшение почвы», иными словами — приспособление землевладения к потребностям рынка, — «наиболее естественный путь» обогащения, но вместе с тем «слишком медленный» путь. И далее он сообщает, что ему известен дворянин с наибольшим для того времени доходом, благодаря тому что тот в одно и то же время «крупный скотовод», овцевод, торговец древесным углем, зерном, поставщик олова, железа.

Одним словом, «новый дворянин» — социальный гибрид лендлорда и предпринимателя. Мы не знаем, каким было соотношение в его бюджете различного рода доходов — ренты, предпринимательской прибыли, ростовщического процента или «мздоимства», обеспечивавшегося должностью. Ясно лишь одно: будучи дворянином по сословному положению, он как буржуа по хозяйственному укладу жизни был чужд предубеждений относительно рода получаемых им доходов.

Поистине история промышленности и торговли Англии этого периода не только дело рук буржуазии — в значительной мере она творилась представителями нового дворянства. Таким образом, «новое дворянство» с целью поддержать свой престиж в качестве джентльменов превращалось в дельцов-коммерсантов (или же, точнее, не переставало ими быть); формально являясь «рыцарями шпаги», они превращались в «рыцарей наживы». Одним словом, если сословный престиж и в новых условиях все еще обеспечивался землевладением, то стиль жизни уже определенно зависел от меры «пренебрежения сословностью», отраженной в доходной части бюджета.

Нет ничего удивительного в том, что социальная мобильность в предреволюционном обществе наиболее отчетливо проявилась на уровне джентри графств — среднего и мелкого дворянства, с одной стороны, и преуспевших бюргеров и верхушки фригольдеров и арендаторов — с другой. Так, из 963 изученных фамилий джентри в Йоркшире (за период 1558–1652 гг.) 9 фамилий стали пэрами, 64 — покинули пределы графства, в 181 случае владения стали выморочными по мужской линии, 30 фамилий больше не встречались в бумагах. Их заменили младшие линии тех же фамилий, но прежде всего новые претенденты на «благородство» — юристы, купцы, разбогатевшие ремесленные мастера и, наконец, выходцы из среды йоменов.