Великанша - [10]

Девочку назвали Элизабет. С самого детства она была чувствительна, застенчива и одиночество предпочитала любой компании, кроме компании отца. К отцу она относилась с огромным почтением. И это неудивительно, учитывая атмосферу. в которой она выросла: антикварная мебель, литографии Карриера и Айвза, дедушкины часы… Естественно. старое она предпочитала новому, и естественно, пожелала играть на клавесине, который пылился в дальнем углу гостиной. Играя Баха, она чувствовала себя, как рыба в воде. Она любила Куперена[4] и Скарлатти. Но не музыка была главной её страстью. Едва научившись говорить, она начала читать, а в девять лет написала первое стихотворение. В двенадцать в её жизни появились три женщины, которым суждено было остаться с ней навсегда, а одна из них стала для неё примером для подражания. Вот эти трое: Элизабет Барретт Браунинг, Кристина Джорджина Россетти и Эмили Дикинсон[5]. Нежно подшучивая, Байрон называл дочку «Элизабет Джорджина Дикинсон».

Байрон старательно трудился на комбинате, но было очевидно, что деловой хватки отца и деда он не у наследовал. Однако ему пришлось взять на себя руководство компанией — летом шестидесятого года Нельсон и Нора погибли: их яхта попала в бурю на озере Эри. Байрон и шестнадцатилетняя Элизабет торжественно отсидели поминальную службу, торжественно выслушали соболезнования на кладбище под тентом над двумя гробами, потом сели в машину и торжественно поехали в огромный пустой дом.

Горевали они недолго Комбинат теперь целиком лег на плечи Байрона, и эта внезапно свалившаяся ответственность совершенно лишила его душевной и физической энергии. Что же касается Элизабет… Она, конечно, любила деда и бабушку, но основная доля её любви всегда предназначалась отцу, так что её скорбь ограничилась написанием оды в память о погибших. Закончив её, она взялась за другие стихи более насущной тематики, а потом лето закончилось, и она отправилась в пансион благородных девиц.

Она никогда не любила школу, а пансион и вовсе терпеть не могла. Учеба лишала её привычного уединения. В Доме Дикенсонов её комната была святая святых, и всё её существо противилось тому, чтобы делить жилище с двумя однокурсницами. Тем не менеё, она честно старалась это преодолеть и писала стихи по ночам, прячась с карманным фонариком под одеялом. По большей части она сочиняла короткие лирические строфы, представляя себе, что пишет в манере Эмили Дикинсон. «Летним днем я нашла свое счастье, — написала она однажды ночью, — отплясывая с собственною тенью».

Летом шестьдесят второго она познакомилась с Мэтью Пирсоном, инженером, которого её отец нанял на должность главного экспедитора. Достаточно молодой для своей профессии Мэтью всё же был на десять лет старше Элизабет. Он считался завидным женихом, но те, кто знал Элизабет, вряд ли могли предположить, что она в него влюбится. Однако это произошло — она влюбилась. Это была ее первая и последняя любовь, и память о вечере их встречи она увековечила в таких строках:

На холмы пустынной жизни я взбиралась одиноко.

Озаренный светом солнца, он явился предо мною.

Небо осени сияло в его ярко–синем взоре.

Зимний лес делился тенью с облаком его волос.

Дела на комбинате шли неважно. Байрон смирил свой буйный нрав, взял себя в руки и давал волю безумству, лишь гоняя на спортивных автомобилях по холмам за городом. Его новый «феррари» идеально подходил для этого. Но умение держать себя в руках не всегда равнозначно умению держать компанию на плаву: к сожалению, с момента смерти отца Байрон нисколько не продвинулся в изучении бизнес–стратегий и планов продвижения. Комбинат пал жертвой научно–технического прогресса. До появления Мэтью Пирсона, которого Байрон нанял по совету юрисконсульта компании Кертиса Хэннока, всё рабочие процессы на комбинате происходили точно так же, как во времена Нельсона Дикенсона. Естественно, компания не могла конкурировать со своими продвинутыми собратьями. Реорганизацию необходимо было начать еще лет десять назад, вводя инновации постепенно, шаг за шагом. Но этого не произошло, и вовсе не потому, что Нельсон так сильно цеплялся за традиционные методы производства. Просто Байрон не проявил вовремя инициативу и не выступил с новыми идеями, когда компания в них так нуждалась. Теперь же спасти комбинат могли только радикальные перемены, причем проводить их следовало срочно, а денег на это не хватало. Мэтью Пирсон знал, как выбраться из кризиса, однако Байрон, не вняв совету Кертиса Хэннока. отказался брать займы на покупку и установку нового оборудования. Пытаясь выкарабкаться, компания хваталась за мелкие контракты, от которых отказывались конкуренты, рассчитывающие на крупную рыбу. Дела шли всё хуже, работники сокращались, а Байрон всё чаще устраивал бешеные гонки на своем «феррари».

Любовь Элизабет вначале была безответной: девушка жила романтическими мечтами и воображением. Мэтью же об этом даже не подозревал. Но внезапно всё изменилось, и между ними вспыхнуло сильнейшее чувство. Однажды вечером Байрон пригласил Мэтью в Дом Дикенсонов, чтобы поговорить о нововведениях на комбинате. По чистой случайности Мэтью подошел к лестнице, ведущей на второй этаж, как раз в тот момент, когда Элизабет, одетая в белое девчоночье платье, спускалась вниз. При всей поэтичности своей натуры, она не знала, что такое бывает — при правильном освещении и определенном внутреннем состоянии. в какой–то момент высокая, стройная девушка, не красавица, но с четкими, нежными чертами лица и грациозной осанкой, в глазах смотрящего превращается в сказочную принцессу. Так оно и случилось. Холодным дождливым вечером Мэтью впервые вошел в Дом Дикенсонов, и дом принял его в свои объятия, окружил теплом, очаровал старинными интерьерами — правда, с некоторыми вкраплениями привнесённой Байроном современной техники. Во всём этом Мэтью увидел невероятную прелесть, возможно открытую только ему одному. Но это первоначальное ощущение от встречи с Элизабет осталось с ним до его последнего дня.