Величие и падение Рима. Том 2. Юлий Цезарь - [98]
Цезарь не препятствовал этому грабежу, чтобы не слишком раздражать своих приближенных; но его враги воспользовались таким удобным случаем для нападок на него, для порицания всех его действий и проектов. Особенно враждебно они относились к парфянской войне, ставшей с этих пор краеугольным камнем всей политики Цезаря.[830]Разве безрассудный завоеватель Галлии не причинил уже достаточно бед республике своей ненасытной жаждой побед? Неужели после того как ему была дана столь большая власть, можно позволить ему покинуть республику, еще полную беспорядка, для того чтобы он пустился в опасное предприятие?
Недовольство охватывало все классы, и Цезарь все более и более раздражался, теряя самообладание, которое до сих пор никогда ему не изменяло. У него вырывались неосмотрительные слова, что республика теперь существует только по названию и что Сулла был очень глуп, сложив с себя власть диктатора.[831]Lex municipalis был утвержден народом, но страдал многими недостатками от поспешности, с какой он готовился: в путаном и противоречивом его фрагменте, дошедшем до нас,[832]совершенно нет ясности и отчетливости официального римского документа. Другие предприятия Цезаря обнаруживают такую же поспешность. Цезарь поручил чеканку монеты и финансовое дело восточным, вероятно египетским, рабам;[833]он допустил рабов и вольноотпущенников на все общественные должности; он сделал выговор народному трибуну Понтию Аквиле за то, что тот не встал однажды, когда Цезарь проходил перед скамьей трибунов.[834]Он легко разражался бранью и грубыми упреками. Он сердился, когда видел, что недостаточно точно соблюдаются его законы, особенно самые нелепые, например законы о роскоши, и, чтобы заставить их соблюдать, начинал спешно бороться с мелочами. Но, с другой стороны, он горячо отрицал, что стремится к царской власти или тирании; он неоднократно раздражался против тех, кто выказывал желание провозгласить его царем. Однако он так сильно мучился желанием иметь наследника, что в завещании, сделанном по возвращении из Испании и перед отъездом в Парфию, назначил опекунов для ребенка, который мог у него родиться, и усыновил Октавия, племянника своей сестры.[835]Однажды, когда два трибуна сняли с его статуи диадему, возложенную неведомой рукой, он пришел в бешенство и сказал, что они хотели нанести ему оскорбление.[836]Трудно узнать, действительно ли он возымел намерение основать в Риме династию, аналогичную династиям азиатских монархий, или он остановился на этой идее мимоходом, вероятно, под влиянием Клеопатры, не решаясь ни окончательно принять ее, ни тем более отбросить навсегда. Его враги во всяком случае были заинтересованы распространять слух, что он хотел сделаться царем. Этот слух циркулировал; подозрение было рождено, оно занимало всех, возбуждало надежды, страхи, злобу всякого рода, усложняло и без того уже трудное положение.
Посреди этой смуты Цезарь все свои мысли направлял к одному — к войне против Парфии. Видя в этой войне средство выйти из всех затруднений, думая, что если он с победой вернется из Парфии, то будет господином положения благодаря славе и завоеванным сокровищам, он собирал деньги, заложил большой склад оружия в Деметриаде, разрабатывал план войны и послал вперед в Аполлонию Гая Октавия с его учителями и шестнадцатью легионами, составленными отчасти из новобранцев. Многие молодые люди, побуждаемые нищетой, поступили на военную службу в надежде обогатиться парфянским золотом.
Таким образом, во второй половине 45 года левое крыло и правое крыло партии Цезаря, умеренные и крайние, глухо боролись вокруг диктатора; но крайние постоянно выигрывали, так как лучше других понимали, то без завоевания Парфии их партия рано или поздно кончит тем, что не будет более госпожой положения и что ради этой высшей необходимости нужно пожертвовать всем, даже конституционными свободами, соединив всю власть в руках Цезаря. Иначе было невозможно вести с энергией и успехом столь трудное предприятие. Отягощенный долгами искатель приключений Долабелла появлялся теперь постоянно рядом с диктатором. Сам Антоний, устав искупать после двух лет нищеты и безвестности услуги, оказанные им в 47 году делу порядка, кончил тем, что присоединился к партии, казавшейся наиболее сильной.
