Век сурка - [67]

— Звучит, как продолжение той же истории с темной подворотней, только гораздо более замороченно, — сказал он. — Настолько замороченно, что даже похоже на правду. А когда начнется фигня?

— Сложно сказать. Может быть, завтра, может быть, через год.

— И мне все время держать эту штуку при себе? Инвентарь-то у меня не активен. Неужели не существует никаких других способов?

— Когда тебя убили в первый раз, тебе перерезали глотку, — сказал я, показывая на себе. Говорят, что это плохая примета, но я архимаг и грандмастер и должен быть выше всех этих мелких суеверий. — Вот отсюда и вот досюда.

— Ладно, буду держать при себе, — сказал он. — А я на самом деле самый опасный человек в этих ваших мирах?

— Один из, — сказал я. — Поэтому тебя и стараются убить в первую очередь.

— Варварский какой-то метод, — вздохнул он. — Можно же для начала просто поговорить…

Я подумал, что в ходе переговоров желание его убить появится у другой стороны еще быстрее.

— И как мне теперь со всем этим жить?

— Ну, ты большой мальчик, — сказал я. — Как-нибудь разберешься.

— Ладно, — сказал он. — Значит, увидимся уже после того, как начнется фигня?

— Да, — сказал я.

— Вас подвезти куда-нибудь, Сумкин?

— Не надо, — сказал я. — Пройдусь.

— По жаре-то?

— Грандмастеру, в жилах которого течет жидкий огонь, никакая жара не страшна.

— А если вас сейчас, допустим, иголкой ткнуть?

— Не наглей, Разрушитель, — сказал я.

— Ладно, простите, — сказал он. — Просто мне надо обо всем этом подумать.

— Подумай, — сказал я, берясь за дверную ручку. — Крепко подумай.

Я вышел из машины, а он вывернул руль топнул по педали газа, и его машина рванула с места с пробуксовкой, прямо как Василий любил.

И едва синий "москвич" скрылся за поворотом, как ко мне подкатил большой страшный черный джип, плод запретной любви "хаммера", танка и африканского носорога. Сначала я подумал, что его водитель претендует на освободившееся парковочное место, но потом понял, что он туда просто не влезет.

Называлось все это удовольствие "УАЗ. Кочевник".

Задняя правая дверь внедорожника открылась и из нее выпрыгнул колоритный старикан в мятом льняном костюме, самым примечательным аксессуаром которого была здоровенная деревянная кобура для "маузера", которая болталась на ремне.

— Садись, Сумкин, — пригласил старикан. — Прокатимся, о делах наших скорбных покалякаем. Ек-макарек.

Интермедия 6. Магистр

Ночь в пустыне прекрасна и живет своей собственной жизнью.

Воздух прохладен, дует легкий ветерок, под ногами тихо шуршит песок, а звезды над головой сверкают особенно ярко.

Магистр и Кевин спустились с бархана и наткнулись на первый труп.

Труп принадлежал мужчине в бурнусе. А еще у него были черная борода и автомат Калашникова.

Магистр потыкал труп ногой.

— Каждый раз, когда я ищу Бордена, мне приходится идти по следу из мертвых тел, — сказал он.

— Видимо, таковы законы жанра, — сказал Кевин.

— И что же это, по-твоему, за жанр?

— Шпионский триллер? — предположил Кевин.

— Скорее, боевик с редкими вкраплениями трэша, — сказал Магистр. — Впрочем, реальная жизнь в какой-то один жанр, как правило, не укладывается. Комедия здесь соседствует с трагедией, а в любой драме могут обнаружиться элементы фарса.

— В том и задача искусства, чтобы передать эту композицию целиком, — сказал Кевин.

— Искусство мертво, — заявил Магистр.

— Какое?

— Любое и всякое.

Из-за соседнего бархана донеслись выстрелы и хрипы. Выстрелы были одиночные, а хрипы — предсмертные.

— Любое искусство — это попытки сделать слепок реальности, неважно, существующей или воображаемой, а слепке нет жизни, — сказал Магистр. — Статуя атлета никогда не сможет бегать, а от картины с цветами, сколь бы талантливо она ни были нарисованы, ты не почувствуешь запаха. А если почувствуешь, то это уже признаки шизофрении.

Кевин пожал плечами, но Магистра было уже не остановить.

— Или, возьмем, к примеру, литературу, — сказал он. — Ты знаешь про эту историю с ружьем?

— У человека было ружье и в конце концов он из него застрелился? — предположил Кевин.

— Почти так, — сказал Магистр. — Есть такая теория, что если на стене висит ружье, то оно обязательно должно выстрелить. И неважно, что его могли повесить там для красоты, что оно сломанное, охолощенное, что боеприпасы отсырели иди уже не производятся вовсе. Есть ружье — должно выстрелить, понимаешь? Ты часто с таким в жизни сталкивался?

— Нет, но я могу представить себе ситуацию, в которой мне пришлось бы использовать висящее на стене оружие.

— Но для этого надо, чтобы у тебя закончилось все остальное оружие в инвентаре, — заметил Магистр. — Знаешь, если бы я решил написать книгу, я бы тоже повесил на стену ружье. А потом бы напомнил читателям, что оно там висит, большое и страшное. А потом бы еще раз напомнил, и некоторое время рассуждал бы о его калибре, максимальной прицельной дальности и прочих планках Пикатинни, а главные герои то и дело бросали бы в его сторону тревожные взгляды.

— Позволь мне угадать, Оберон, — сказал Кевин. — В итоге оно бы так и не выстрелило?

— Именно.

— Хорошо, что ты не пишешь книги, — сказал Кевин. — Впрочем, не думаю, что будь иначе, ты бы снискал на этом поприще успех.