Век перевода. Выпуск 1 - [57]

И в осень этот самый легион

Погонит Верцингеторикса вон!»

РОБЕРТ УИЛЬЯМ СЕРВИС (1874–1958)

В «ЗОЛОТОЙ СВИНЬЕ»

Женившись, я попал в зятья

К хозяину пивной.

Старик помре — и нынче я

Кабатчик записной.

Стою за стойкою — толстяк

С сигарою зажженной,

А сбоку — шепот: «Не пустяк:

Пивнуху — в жены!»

Но что за жизнь с моей женой:

Свободе путь закрыв,

Смирять приходится любой

Естественный порыв.

Какой скандал!.. Ну, пощипал

Служанку за бутоны…

Будь проклят день, когда я взял

Пивнуху в жены!

Я — главный в «Золотой свинье»,

Я — «мистер», хошь не хошь.

Хоть пива вдосталь — в питие

Веселья ни на грош.

Кто должен хлеб свой добывать

В поту, всех благ лишенный,

Избави Господи вас брать

Пивнуху в жены!

БАЛЛАДА О БЕЗБОЖНИКЕ БИЛЛЕ

Порешили на том, что Билл Маккай будет мной погребен,

Где бы, когда и с какой беды ни откинул копыта он.

Отдаст он концы при полной луне или погожим деньком;

На танцульках, в хижине иль в погребке; в сапогах он иль босиком;

В бархатной тундре, на голой скале, на быстрине, в ледниках,

Во мраке каньона, в топи болот, под лавиной, в хищных клыках;

От счастья, пули, бубонной чумы; тверезым, навеселе, —

Я на Библии клялся: где бы он ни скончался — найду и предам земле.

Лежать абы как не желал Маккай, не так-то Безбожник прост:

Газон, цветник ему подавай и высшего сорта погост.

Где он помрет, от чего помрет — большая ли в том беда!..

Но эпитафия над головой — без этого нам никуда…

На том и сошлись; за услугу он хорошей деньгой заплатил

(Которую, впрочем, я тем же днем в злачных местах просадил).

И вывел я на сосновой доске: «Здесь покоится Билл Маккай»,

Повесил на стену в хибарке своей — ну, а дальше жди-поджидай.

Как-то некая скво ни с того ни с сего завела со мной разговор:

Мол, чьи-то пожитки лежат давно за кряжем Бараньих гор,

А в хижине у перевала чужак от мороза насмерть застыл

И валяется там один как перст. Я смекнул: не иначе — Билл.

Тут и вспомнил я про наш уговор, и с полки достал, скорбя,

Черный с дощечкой серебряной гроб, что выбрал Билл для себя.

Я набил его выпивкой да жратвой, в санях разместил кое-как

И пустился в путь на исходе дня, погоняя своих собак.

Представь: мороз в Юконской глуши — под семьдесят ниже нуля;

Змеятся коряги под коркой снегов, спины свои кругля;

Сосны в лесной тишине хрустят, словно кто-то открыл пальбу;

И, намерзая на капюшон, сосульки липнут ко лбу;

Причудливо светятся небеса, прорежены серым дымком.

Если вдруг металл до кожи достал — обжигает кипящим плевком;

Стынет в стеклянном шарике ртуть; и мороз, убийце под стать,

Идет по пятам, — вот в такой денек поплелся я Билла искать.

Гробовой тишиной, как стеной сплошной, окруженный со всех сторон,

Слеп и угрюм, я брел наобум сквозь пустынный жестокий Юкон.

Я дурел, я зверел в полярной глуши, — западни, что таит она.

И житье в снегах на свой риск и страх лишь сардо вкусил сполна.

На Север по компасу… Зыбким сном река, равнина и пик

Проносились чредой, но стоило мне задремать — исчезали вмиг.

Река, равнина, могучий пик, словно пламенем озарен, —

Поневоле решишь, что воочью зришь пред собою Господень трон.

На Север, по проклятой Богом земле, что как черт страшна для хапуг…

Чертыханье мое да собачье вытье — и больше ни звука вокруг.

Вот и хибарка на склоне холма. Дверь толкнул я что было сил

И ступил во мглу: на голом полу лежал, распластавшись, Билл.

Плотным саваном белый лед закопченные стены облек,

Печку, кровать и всё вокруг искрящийся лед обволок.

Сверкающий лед на груди мертвеца, кристаллики льда в волосах,

Лед на пальцах и в сердце лед, лед в остеклелых глазах, —

Ледяным бревном на полу ледяном валялся, конечности — врозь.

Поглазел я на труп и на крохотный гроб, что переть мне туда пришлось,

И промолвил: «Билл пошутить любил, но — черт бы его загреб! —

Надо бы думать о ближних своих, когда выбираешь гроб!»

Доводилось в полярной хибарке стоять, где вечный царит покой,

С крохотным гробиком шесть на три и насмерть заевшей тоской?

Доводилось у мерзлого трупа сидеть, что как будто оскалил пасть

И нахально ржет: «Сто потов сойдет — не сумеешь во гроб покласть!»

Я не из тех, кто сдается легко, — но как я подавлен был,

Покуда сидел, растерявшись вконец, и глазел на труп, как дебил.

Наконец разогнал я пинками собак, нюхавших всё кругом,

Затеплил трескучее пламя в печи и возиться стал с мертвяком.

Я тринадцать дней топил и топил, да только впустую, видать:

Всё одно не смог ни рук, ни ног согнуть ему хоть на пядь.

Наконец решил: «Даже если мне штабелями дрова палить —

Этот черт упрямый не ляжет прямо; придется его… пилить».

И тогда я беднягу четвертовал, а засим уложил, скорбя,

В черный с дощечкой серебряной гроб, что выбрал Билл для себя.

В горле комок, — я насилу смог удержаться, чтоб не всплакнуть;

Гроб забил, на сани взвалил и поплелся в обратный путь.

В глубокой и узкой могилке Билл, согласно контракту, лежит,

Выжидая, покуда на Страшный суд побредет златокопов синклит.

А я иногда удивляюсь, пыхтя трубкой при свете дня:

Неужто на ужас, содеянный мной, взаправду хватило меня?

И только лишь проповедник начнет о Законе Божьем скулить —

Я о Билле думаю и о том… как трудно было пилить.

КРУГОВОЙ ТАНЕЦ МОЛОТОГЛАВОВ

Под жирафьей мимозой в тени