Век перевода. Выпуск 1 - [58]

где всё реже и реже

я в грезах влачу мои ночи и дни,

в дреме молитвенных бормотаний

о детях и внуках,

затерянных в городском океане, —

вестник смерти — молотоглав

вьется, кружится, пропитанье

выискивая у канав.

Хрипло кряча, клюв раскоряча,

лягушек, рыбешек

ловит в воде стоячей;

мирно пасутся быки в стороне,

а он из подводных течений

души предков таскает мне.

В стайку слетаются ближе к ночи

молотоглавы — и на воде

танцуют, гибель пророча:

шажками, прыжками по глади снуют

на лапках-ходулях,

крыльями, словно трещотками, бьют,

сливаются с небом сухие алоэ,

дрожит окоем,

в месиво преображаясь гнилое;

и вот уже всё без остатка в жерло

времен бесконечных

крыльями ночи смело.

Я увижу, лишь сон с ресниц отряхну,

бурого молотоглава

и в кругах на воде — луну,

и, в танце времен закружиться готов,

мой двойник неизвестный ознаменует

смерть равнин и смерть городов.

КРАСНАЯ ПТИЦА, БЕЛАЯ ПТИЦА

Кермесса! Остров охватило пламя

от фейерверка в бухте перед нами;

вот искры, оседая чередой,

сгорают, — и внезапно над водой

в черте стрелы… в черте и оперенье

я красной птицы узнаю паренье —

ее встревоженную круговерть

и крик: «рожденье, смерть, рожденье, смерть».

Грядет восход; а заклинанье злое

в извилины вонзается иглою,

вопрос гнетет до боли головной:

к чему, к чему над серою страной,

выискивая, кем бы поживиться,

извечно птица красная кружится,

к чему ее тревога, круговерть

и крик: «рожденье, смерть, рожденье, смерть»?

«Из ваших тел, что, смертью жизнь поправ,

летят ко всесожжению стремглав,

я возвожу гнездо — и на рассвете

воспряну ото сна, как ваши дети.

И пусть я раньше бултыхалась в плавнях,

мешая гущину трясин прадавних, —

с пожарищем гнездовий-городов

опять исток мне в плесени готов».

*

Мерцанье звезд; и охватило пламя

Земную сферу во вселенской яме;

вулканы затухают в свой черед;

смотри, смотри! — на амальгаме вод

под красной птицей — контур белой птицы:

двуцветная парабола двоится

и, с криком покидая города,

по двум стезям взмывает в никуда.

«А, из гнезда богов яйцо свалилось

на землю! — я сквозь скорлупу пробилась

и в поднебесьи, всем ветрам назло,

дугой лечу, вставая на крыло.

Сную повсюду с ночи до утра я

и, палочки сухие собирая,

крест-накрест их слагаю, дабы впредь

для вечности грядущей умереть.

И как цветные сполохи зарницы,

как запахи гвоздики и корицы,

так тайна гибели моей пьянит:

меж вайями семижды прозвенит

мой клич предсмертный — и в гнетущем зное,

из плоти, ставшей дымом и золою,

сокрытые забвеньем города

взрастают над останками гнезда».

СВЯЩЕННЫЙ СКОТ

Мое последнее достоянье —

днем его стерегу я вдоль берега Таки,

а ночью — в краале, что между кусонией и валуном:

они, пасущиеся

там, где ибис гнездится в ветвях молочая

над стручками, термитником и травостоем;

они, подвластные

быку, что бьет копытом о землю,

лишь только учует запах коровы;

они, шествующие

стадами сквозь хоровод танцующих импи

в краали инкоси — Сензангаконы и Дингаана;

они — три моих страсти:

всё земное, женщина и Величайший Дух

над краалем, что между кусонией и валуном.

ТРЕФОССА (1916–1975)

HUMOR IN EXCELSIS!

Случилось Дьяволу уразуметь,

Что, воплотясь до окончанья года,

Господень Сын явит собою впредь

Спасенье человеческого рода.

«Ишь! Только свету попусту гореть? —

Взвился Нечистый. — Это что за мода?

Лишь мне подвластна вся электросеть,

Связующая звезды небосвода!»

Но… пшик! — Проводку вдруг закоротило,

И Сатане на бороду, на рыло

Метнулось пламя: срам весьма велик!

И «Юмор в Вышних!» — ангелы запели,

Когда послышался из колыбели

Младенца Иисуса первый крик.

Елена Тверская >{34}

УИСТЕН ХЬЮ ОДЕН (1907–1973)

***

Секрет себя обнаружит в итоге, как и всегда.

За чашкою чая жажду язык выдает — беда!

Сама себя перескажет история за меня.

Тихи глубокие воды, да дыма нет без огня.

За трупом в резервуаре, за тенью, что днем растет,

За танцем той, что танцует, за рюмкой того, кто пьет,

За приступами мигрени, за вздохами — всякий раз

Иная лежит причина, чем та, что видна для глаз.

У песни, случайно спетой у монастырских стен,

И у гравюр в столовой с видом охотничьих сцен,

И у рукопожатья во время летней игры —

Есть у всего причина, скрытая до поры.

***

Все трубочисты

Отмывают лица, шеи позабыв;

Все машинисты

Сходят с вахты, и корабль идет на риф;

Три сотни пышек

Лучший пекарь оставляет на огне;

На гробе пишет

Гробовщик записку: «Позже приходите вы ко мне.

Меня зовет любовь!»

Все водолазы

Выплывают на поверхность в пузырях;

Шоферы сразу

Тормозят свои экспрессы на путях;

И сельский ректор

Посреди псалма из церкви прочь спешит;

И санинспектор,

Крышку люка обнимая, вдоль по улице бежит, —

Когда зовет Любовь.

***

О, что там слышен за дробный звук,

Будто бы грома раскаты, раскаты?

— Это солдаты идут, мой друг,

Идут солдаты.

О, что это там засверкало вдруг?

Издалека этот блеск так ярок!

— Солнце на ружьях блестит, мой друг,

Свет его жарок.

О, что же они собрались вокруг,

Что же им надо тут в воскресенье?

— Может, маневры идут, мой друг,

Или ученья.

О, отчего они, сделав круг,

К нашей свернули дороге, дороге?

— Может, команда была, мой друг,

Что ты в тревоге?

О, у кого-то из них недуг,

Нужен им доктор? Их кони встали?

— Нет, там никто не ранен, мой друг.

Даже и не устали.

О, может, чей-нибудь болен дух,

Нужен наш пастор им, верно? верно?