Век кино. Дом с дракончиком - [25]

«Вот именно: за что? Ни у кого нет мотива, только у мужа…» Я начал вслух:

— Если Ваня погиб как свидетель…

— А если наоборот? — перебил Самсон вкрадчиво. — Банкир расправляется с мальчиком, а потом вынужден убить мать.

— А трупы?

Белесый «рыбий» взгляд его враз обрел бессмысленное выражение.

— По плану, — продолжил я, жадно наблюдая, — их надо бы оставить в доме и свалить убийство на местную банду.

— Откуда ты знаешь?

— Про что?

— Про план… то есть про банду, — пробормотал Самсон завороженно; и я, по наитию, соврал в третий раз:

— От Виктории.

— Значит, она умела пользоваться….

Его жуткий шепот потряс меня.

— Чем? (Он молчал.) Компьютером?

Молчание.

— Ты, урод! — Я схватил его за плечи и принялся трясти. — Ты заложил план убийства в компьютер!

Он резво освободился и сиганул за кусты.

— Погоди! Иначе тебе придется сегодня же о своих планах «органам» поведать. Стой, говорю! Каминская слышала, как ты разговаривал той воскресной ночью по телефону. Ты позвонил мне и сказал: «Не ищите мою могилу, ее очень трудно будет найти»?

15

После столь горячего (на грани истерики) диалога в кустах я жаждал встречи с Каминской, но не смог до нее дозвониться и, поразмыслив, отправился на «перекресток путей» — в бар клуба «Артистико», пустой в полдневный час. То есть кое-какие деятели забегали, принимали, но из «интересных» персонажей не проявился никто. Зато за полчаса, что я провел у стойки, удалось убедить архиосторожного Жоржа в безвредности моего следствия для его шкуры: героев дня — гангстеров, рэкетиров, киллеров, капиталистов, террористов и политиков — это приватное дело не касается. Пропал мой сын. Я чуть не вышиб слезу, но, оказалось, перестарался. «Киндэпинг? — испугался бармен, поднаторевший в криминальных мелодрамах. — Требуют выкуп?» — «Нет, нет, пропал вместе с матерью, подозреваю убийство из ревности». — «Серьезно? Не знал, что у тебя есть сын». — «Я и сам до понедельника не знал». — Мое чистосердечное признание смягчило чувствительное сердце вышибалы, и он достал из-под стойки телефон.

— Звони куда надо.

Позвонил — с прежним результатом.

— Тут Каминская сегодня не пролетала?

— Не было. И этих двоих — Вольнова с Райт — тоже не было.

— Жорж, расскажи мне про тот скандальчик с твоим боссом. Помнишь?

— Еще бы! Я их уж разнимать собрался. Дым коромыслом стоял, журналистка подлетает, аппарат просит, срочно приспичило.

— О чем говорила, помнишь?

— Не, как проклятый вертелся. Тут Вольнов стакан апельсинового сока просит, душно, и маску снял. Это его и погубило. Но ведь в маске не выпьешь? Гляжу, наш Зюзя (так мы хозяина между собой зовем) через всех лезет, я, понятно, переключился на него. Два виски, он с девочкой. А Каминская по телефону верещит, он ее с табурета сдвинул и виски в декольте пролил. — Жорж со смаком захохотал. — Она взвизгнула, за грудь схватилась: «Как вы смеете!» По-моему, он даже хотел извиниться (хватемши был, но не вдрызг), да не успел. Разворачивается Вольнов, сгребает босса за жилетку и говорит: «Вы что себе, козел, позволяете?» — Жорж опять заржал. — Нет, ты б слышал! Так вежливо, с таким, извини за выражение, достоинством: вы, козел… Главное, девчонку его смех разобрал.

— Чью девчонку?

— Хозяина. Из мюзикла. Ну, такое стерпеть при бабах. Потребовал извинения за «козла», а Вольнов: «Да пошел ты!» Я уже перегнулся через стойку разнимать, но Зюзя вдруг совсем протрезвел, отстранился и отрезал (тип, между нами, злопамятный): «Сильно, говорит, пожалеешь ты об этом инцин…денте!» А когда отошел, я Борису разъяснил, с кем он поимел дело.

— Что Вольнов?

— Ясно, не обрадовался. «Не узнал, зрительная память, — говорит, — слабая, частенько подводит».

— А журналистка?

— Ее уж след простыл.

— Жорж, ты знаешь режиссера Любавскую?

— Лично не знаком, но помню.

— А не помнишь, она подходила к Вольнову у стойки?

— Не, один был.

— Во сколько случился инцидент?

— Поздно уже… Ага, Борис сок допил и пошел переодеваться. Отплясали, значит, премии начали вручать.

— А, уже к первому часу шло.

— Вот «Мефисто» и достался Гофману, он вторую главную роль играл, но Борис — главнее. Мстительный мужик, моментом отреагировал. Вольнов жутко расстроился, я предложил выпить с горя. «Это идея, — говорит, — только не в вашем поганом заведении!»

— Ты с Гофманом знаком?

— А ты, что ль, нет? — Жорж подмигнул. — По-моему, с ним все знакомы.

— Я — нет.

— Я вообще на тебя удивляюсь, не киношный ты человек, одинокий ты… а ведь простой, не выпендриваешься.

— Спасибо. С кем Гофман в ту ночь был?

— С чертями-собратьями. Тоже Мефистофеля плясал.

— Как бы мне с ним связаться?

— Мое правило: никаких контактов с клиентами вне бара. — Жорж подумал. — Через Риту Райт, они ж в одном фильме снимались, в этом… не выговоришь.

— В «Страстотерпцах».

Прелестная перспектива!

«Новое русское кино» (обманчивое обозначение) вызывало во мне тошноту. «Новое» — голое (голые телеса), «русское» — два часа длящаяся истерика, пародия на минувшую «мировую скорбь», на чувство «вековой вины», на «сердешную» жалость-усталость. Но я это кино снимал ради хлеба насущного (то есть по большому счету права на критическую позу не имел) и изредка смотрел в ожидании — когда же минует нас «чаша сия»? — и ее лицо помнил. А вдруг не «пустота», а вдруг «огонь, мерцающий в сосуде»?