Вегетарианка - [15]

Оглянувшись, я увидел средних лет охранника и медбрата, с озабоченными лицами бегущих в нашу сторону.

Я стоял и наблюдал за происходящим, будто посторонний, будто один из толпы любопытных, что собрались здесь. Стоял и смотрел на казавшееся изможденным лицо жены, на ее губы, измазанные кровью, словно она небрежно прошлась по ним помадой. Ее блестящие, как будто наполненные водой глаза, безучастно смотревшие на людей, встретились с моими.

Вдруг пришла мысль, что я не знаю эту женщину. И это была правда. Я не лгал. Однако ответственность, с которой мне не удалось совладать, по инерции направила к ней мои непослушные ноги.

– Послушай, что ты делаешь, а? – тихо прошептал я ей, взял рубашку с ее колен и прикрыл лишенную привлекательности грудь.

– Жарко…

Жена едва заметно улыбнулась. Тихой улыбкой, свойственной только ей – женщине, которую, как я считал, хорошо знаю.

– Я разделась, потому что жарко, только и всего.

Левой рукой с четкой линией шрама жена закрылась от солнечных лучей, падающих на лоб.

– …Разве нельзя?

Я раскрыл ее правую руку, сжимающую что-то. На скамью упала птичка, которой жена сдавливала шею. Это была маленькая белоглазка, помятая, с оборванными кое-где перышками. Под глубокими следами от зубов, будто оставленных хищником, алела кровь.

Монгольское пятно

* * *

На сцене опустился темно-фиолетовый занавес. Полуобнаженные танцоры энергично махали руками, пока зрители видели их. Зал громко аплодировал, раздавались даже крики «браво!», но на бис артистов не вызвали. Овации мгновенно стихли, и зрители, взяв свои вещи и одежду, друг за другом потянулись к выходу. Выпрямив скрещенные ноги, поднялся и он. За все пять минут оваций он ни разу не похлопал. Лишь молча, сложив руки на груди, следил за глазами и губами танцоров, жаждущих восторгов публики. Их старания вызывали у него жалость и уважение, но аплодировать хореографу он не хотел.

Пересекая фойе, он бросил взгляд на афишу, уже утратившую свою актуальность. В центральном книжном магазине он случайно увидел этот плакат с рекламой балетного спектакля и задрожал всем телом. Волнуясь, что может не попасть на последнее представление, торопливо заказал билет по телефону. Плакат представлял собой фотографию обнаженных мужчины и женщины, сидящих вполоборота к зрителю. Их тела от шеи до ягодиц были разрисованы красными и голубыми цветами, буйно растущими стеблями и листьями. Изображение испугало его, возбудило и подавило. Ему не верилось, что образ, который он вынашивал почти год, смог воплотить совсем незнакомый ему человек – хореограф. Удалось ли этому человеку раскрыть образ так, как привиделось во сне ему самому? До тех пор, пока в зале не погас свет и не началось представление, напряжение сковывало его так сильно, что не хватило сил даже глотнуть воды.

Однако это было не то. Продвигаясь по фойе, которое заполнили люди из мира балета, великолепные на вид, открытые к общению, он, сторонясь их, прошел к выходу, соединявшему театр со станцией метро. В электронной музыке, роскошных театральных костюмах, в сексуальных движениях и слишком откровенных позах танцоров, несколько минут назад державших в своей власти зал, он не нашел того, чего искал. А искал он нечто более умиротворяющее, более таинственное, более пленительное, более проникновенное.

В воскресный вечер метро казалось тихим и просторным. Держа в руках театральную программку с той же фотографией, что и на афише, он встал у дверей вагона. Дома его ждали жена и четырехлетний сын. Он знал, что жена надеялась провести выходной вместе, всей семьей, но он отдал этому представлению целый день. Была ли от него какая-то польза? Если да, то она заключалась в том, что он, в очередной раз ощутив разочарование, в конце концов, понял: никто, кроме него самого, не осуществит эту идею. И вообще, сможет ли кто-то другой, не он сам, выразить увиденное им во сне? Его охватила досада, похожая на горечь, испытанную им недавно во время просмотра похожего видео из инсталляции японского художника И. Там была сцена группового секса, в которой более десятка обнаженных мужчин и женщин, чьи тела, разрисованные пестрыми красками, под психоделическую музыку, соответствующую замыслу автора, страстно стремились овладеть друг другом. Они не переставая судорожно дергались, как рыбы, выброшенные на берег и жаждущие воды. Конечно, и он, бывало, испытывал такую жажду. Но выражать это состояние подобным способом ему не хотелось. Совершенно точно, ему хотелось иного.

В какой-то момент поезд промчался мимо его станции. С самого начала он не собирался выходить. Засунув программку в сумку, висевшую на плече, он спрятал в карманы куртки кулаки и стал смотреть на отражавшуюся в окне картину происходящего в вагоне. Он без труда отдавал себе отчет в том, что средних лет мужчина, бейсболкой прикрывший начинающие выпадать волосы, а курткой – заметно выступающий живот, – это и есть он сам.

* * *

Дверь в студию очень кстати оказалась закрытой. В воскресенье после полудня крайне редко, но удавалось поработать одному. Комната размером около двадцати пяти квадратных метров, предоставленная им К., участником движения корпоративного меценатства, находилась на минус втором этаже их главного офиса, и занимали это пространство четыре художника, каждый из которых творил что-то, уткнувшись в свой компьютер. Он был бесконечно признателен меценатам за возможность бесплатно пользоваться дорогостоящим оборудованием, однако, по натуре чувствительный к любым окружающим его деталям, он мог отдаться полностью работе только в одиночестве, из-за чего испытывал большие неудобства.