Ведуньи - [108]

Я пытаюсь присоединиться к молящимся и произношу слова молитв, которых никогда не слышала, пою вместе с ними псалмы, которых никогда не знала. Подражая другим, я опускаюсь на колени, встаю и снова сажусь, а после окончания службы вместе со всеми выхожу из церкви под ослепительно яркие лучи солнца.

Я все еще надеюсь перехватить Сета и медлю, остановившись у церковного крыльца, но Бетт хватает меня за руку и тащит в тихий уголок кладбищенского двора таким решительным шагом, что я даже спотыкаюсь.

– Как хорошо, что ты привела меня сюда! – говорю я. – Я ведь понятия не имела, как это будет…

– Тихо, девочка, – останавливает она меня. – Что за представление ты тут устроила? Встала и бормочешь себе под нос невесть что, да еще с таким видом, словно никогда в жизни порога церкви не переступала! – И она, наклонившись к самому моему уху, шепчет: – Сейчас только и разговоров, что о Сэме Финче.

И мое счастливое настроение словно растворяется в теплом летнем воздухе, а меня под жгучим августовским солнцем вдруг охватывает могильный холод.

– Тебе известно, что с ним? – спрашивает Бетт, но смотрит не на меня, а на толпу, собравшуюся в начале деревенской улицы. Я оборачиваюсь и тоже смотрю туда. Но к нам никто и не думает приближаться.

– Нет, мне о нем ничего не известно, – говорю я.

– Но ты ведь знаешь, что на него всякие хвори да неприятности обрушились, он и сейчас от дизентерии страдает.

– Ну да, я слышала, что…

– И уж тебе-то наверняка известно, что целых три раза люди видели, как от его дома твой братец убегает. – Голос Бетт все больше походит на какое-то приглушенное шипение. Я вижу, что у нее за спиной на ветке сидит воробей и весело чирикает, и больше всего мне хочется, чтобы его пение совсем заглушило этот свистящий шепот.

А Бетт вдруг умолкает и, подбоченившись, внимательно вглядывается в мое лицо. Она тяжело дышит, и грудь ее то резко вздымается, то опадает.

– Сара?

– Мне ничего об этом не известно, – повторяю я, а перед глазами у меня стоит рассыпавшаяся на кусочки глиняная куколка Сэма Финча. И я вспоминаю бесконечные загадочные отлучки Джона. Я не сомневаюсь: это его я видела тогда в деревне. Я сглатываю застрявший в горле горький комок, но вкус его тут же возвращается снова.

Бетт тяжело вздыхает и, сложив губы гузкой, поднимает лицо к небесам.

– Говорят, он умирает, – говорит она.

– Мне очень жаль.

– Ты должна остановить свою мать или братца, коли они какое новое злодеяние затеяли. Ты же сама видишь, как у нас тут все переменилось. Если Сэм Финч умрет, снова соберется толпа, и уж тогда люди точно накажут тех, кого сочтут виновным в его смерти. Я уже столько всяких разговоров слышала! Люди говорят, что надо бы снова взять факелы да пойти в чумную деревню и ваш дом окружить. Я даже Натаниэля просила людей успокоить, и он пробовал, не раз пробовал, да только что может он один против всех. А знаешь, кого они после этого станут искать? Тебя. Люди уже начали спрашивать, почему это ты больше в деревню не приходишь милостыню просить. Ни одна, ни с сестренкой. Понимаешь, чем это пахнет?

Очень даже хорошо понимаю.

Бетт вдруг, охнув, прижимает руку ко рту, глядя куда-то из нашего укрытия под нависшими ветвями дерева. Я оборачиваюсь и вижу, что какая-то женщина угодила прямо в лапы магистрату Райту.

– Прошу вас, сэр, – кричит она, – прошу вас, умоляю, проявите милосердие.

Райт крепко держит ее за руку, а свободной рукой отмахивается от какого-то мужчины, который пытается вырвать женщину из цепких лап мирового судьи.

– Поздно просить о милосердии, – говорит Райт. – Натворили грехов, вот они вас и настигли.

– Отпустите ее, сэр, пожалуйста, – умоляет его мужчина. – Мы люди честные. Богобоязненные.

Вокруг них уже собирается толпа, но подходить ближе люди не спешат. Стоят поодаль и молча наблюдают. Мы с Бетт остаемся там же, где и стояли.

– Это муж и жена Шоу, – говорит она мне, и лицо ее покрывает молочная бледность.

– И в чем же они виноваты? – спрашиваю я. Бетт коротко отвечает:

– Они паписты.

– Ваши уловки ни к чему не привели, – орет магистрат, – обман ваш раскрыт! Пришло время повернуться к правде лицом, тем более в ассизах вас давно заждались. Отвечайте, где вы были в Страстную пятницу? Уж точно не здесь, о чем мне сообщили многие богобоязненные жители этой деревни! Нет, вы занимались отправлением своих собственных языческих ритуалов, насквозь пропитанных черной магией!

Миссис Шоу, рыдая, трясет головой и пытается что-то сказать:

– Нет, сэр, нет! Господь тому свидетель. Вы просто неправильно поняли. Я никакой черной…

Ее прерывает какой-то мальчишка, который, выскочив из толпы, тычет в нее пальцем и кричит:

– Она это! Она самая и есть! Это она у меня на глазах зайцем оборотилась, а потом в лес завела!

У меня такое ощущение, словно земля плывет у меня под ногами. Я хватаюсь за Бетт, и она крепко сжимает мою руку. Упоминание о зайце-оборотне – слишком опасный для меня знак.

Миссис Шоу смотрит на мальчишку, вытаращив от удивления глаза и раскрыв рот.

– Не было такого, – лепечет она. – Мальчик ошибся. Не было меня там, Господь сви…

Но договорить ей не дают. Теперь уже из толпы доносятся возгласы негодования, обвинения в колдовстве и прочих злодеяниях. Мистер Шоу снова предпринимает тщетную попытку освободить жену, бормоча скороговоркой нечто невразумительное насчет Бога и молитв, и мне совершенно ясно, что ни Бог, ни уговоры, ни слова молитвы не спасут ни его, ни ее.