Ведуньи - [107]

Краем глаза я снова вижу знакомую тень. Сейчас мне даже жаль, что мама тогда дала этому Гэбриелу мазь, чтобы он свои язвы вылечил. Небось поумерил бы свою спесь, если б они у него и до сих пор не прошли. Я делаю несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, и даже щеку изнутри прикусываю; мне нужно взять себя в руки, иначе мой гнев возьмет надо мной власть и тот дьявольский пес сразу станет сильнее меня.

Я со смехом возражаю Гэбриелу, хотя мой смех и кажется колючим от ненависти:

– Вряд ли мне нужна защита от какой-то девчонки и ребенка.

– Так ведь девчонки-то не обычные! Из них дьявольская магия так и прет. Говорю тебе, они любому зло причинить готовы, особенно тому, кто в церковь идет. Ты ее хоть раз видела, эту молодую ведьму? Волосищи дикие, глазищи так и светятся – да в ней и земного-то ничего нет!

Глухое рычание раздается где-то глубоко внутри меня, отдаваясь, кажется, даже в костях. Я до боли прикусываю щеку, и рот мой наполняется кровью. Сглотнув, я останавливаюсь и, глядя Гэбриелу прямо в глаза, спрашиваю:

– А может, им только и нужно было, что капельку доброты?

Он вздрагивает и, прищурившись, вглядывается мне в лицо. Сердце мое начинает бешено биться – вряд ли стоило произносить почти те же самые слова, которые тогда произнесла Энни. И смотреть на него в упор тоже не стоило, он ведь по глазам мог меня узнать, в них и сейчас светится тот же бешеный гнев. Но я больше не в силах сдерживаться и притворяться покорной овцой перед этим скотом.

А он, встряхнувшись и словно сбросив с плеч некую тяжесть, говорит мне с улыбкой:

– Ты, девочка, в своей невинности даже и вообразить-то не можешь, каково их истинное нутро. Да ладно, не тревожься, тебе и думать об этом не нужно, уж я позабочусь, чтобы никто из этой дьявольской семейки к тебе и близко не подошел. Я вот соберусь с силами, да и поднимусь на чумной холм, а потом сам эту ведьму к магистрату отведу и с удовольствием потом посмотрю, как она на веревке болтаться будет.

Я нарочно чуть опережаю Гэбриела, уже с трудом подавляя рвущееся наружу рычание моего пса, который, пожалуй, вскоре будет сильнее меня. Перед глазами, стоит мне их закрыть, вспыхивает ослепительный свет, а когда мы подходим к церкви, голова у меня уже раскалывается от боли. Церковь очень красива на фоне ярко-синего неба, перед ней высится огромный дуб, и это зрелище утишает ярость и пробуждает в моей душе долгожданное ощущение покоя.

Церковный портал поверху украшен резными каменными изображениями какого-то существа, которое я не могу распознать; у него широко открытый рот, а лицо обрамлено торчащими во все стороны волосами. Видимо, это существо должно внушать страх, а также восхищение его Создателем, ибо Господь имеет под своим началом великое множество самых различных могущественных тварей. Но я все же не чувствую ничего, кроме мира и покоя, и с радостью вхожу в полумрак церкви, где царит приглушенный шум, ибо большинство прихожан уже собрались. Я буду просто счастлива, если мне удастся подавить свой безудержный гнев, остановить ту темную силу, что вот-вот мной овладеет.

Сперва я стараюсь смотреть только на окружающих меня людей, пока мой истинный властелин не отыскал меня, скрываясь под иной личиной. Многих прихожан я знаю. Вот Молли Мэтьюз, она сидит через проход от меня рядом со своими родителями. Вид у нее по-прежнему болезненный, глаза красные. Похоже, не помог ей отвар из петрушки. Прямо перед нами сидит Нелли Финч; с тех пор как я в последний раз ее видела, она сильно похудела, одежда на ней болтается, а лицо совсем осунулось. Сэма рядом с ней нет. В заднем ряду, стиснув на коленях руки, сидит мать несчастной Филлис.

Я внимательно слежу за тем, какие ноги идут мимо меня по проходу, поскольку это единственная часть тела, которую ему изменить не под силу, так что я сразу замечу его копыта, если он все же ко мне приблизится. И он, наверное, все-таки не сможет завладеть мною прямо в церкви? Особенно сейчас, когда рукой подать до моей новой жизни с Дэниелом. И потом, если сейчас тайна моя будет раскрыта, это навлечет беду на всех, кого я люблю. Но я вижу только женские башмачки, выглядывающие из-под юбок, да мужские сапоги с заправленными в них узкими штанами. Никаких копыт. Ничего такого, что заставляет меня думать, что все вокруг обманчиво, не таково, каким кажется.

Наконец я решаюсь поднять глаза и вижу, как Сет занимает свое место на кафедре. Хоть мне и раньше доводилось видеть его в облачении священнослужителя, но именно сейчас он кажется каким-то особенно не похожим на того человека, которого я хорошо знаю. Он говорит о любви, о доверии, о необходимости сдерживать желание осудить ближнего, о покорности Господу, и я тщетно пытаюсь перехватить его взгляд. Мне хочется увидеть в его глазах хотя бы малейший проблеск надежды; хочется прочесть по его лицу, что у него припасены для нас хорошие новости. Но он на меня не смотрит, и слова тянутся из его уст так медленно и ровно, словно ему трудно их выговаривать, словно он заставляет себя это делать, и я догадываюсь, что после службы он непременно придет к моей матери.