Ведьмы танцуют в огне - [6]

Однако Готфрида занимали совсем не красоты природы. Извозчик свернул на Унтере Кёнигштрассе, а Готфрид ещё глубже погрузился в свои думы. Из головы всё никак не шла та девушка, которую он видел в мясной лавке…

Путь Готфрида пролегал мимо дома старого друга его отца. Поэтому он, на секунду оторвавшись от дум, отодвинул засаленную занавеску и выглянул на улицу.

У входа в дом старого кузнеца Альбрехта Шмидта толпился народ, оживлённо переговариваясь. До Готфрида доносились фразы: «не вовремя», «было бы, с кем», «ох, тяжело будет», «никогда бы не подумал», «это всегда так случается», «покуда Бог миловал», «так ничего и неизвестно?», «оружие хорошее было, да…», «некстати», «Прости, Господи…»

Поодаль стояла пустая телега с плоским широким дном. А вот сама кузница, находившаяся в задней части дома, казалось, умерла. Каждый раз, когда Готфрид пусть и изредка, но всё же проезжал мимо неё, из трубы валил густой дым и на всю улицу разносился весёлый стук молота. Он никогда не заходил к кузнецу, но помнил его с детства, с самого того момента, как отец привёл будущего охотника на ведьм в этот дом огня и дыма. Кузница казалась картиной ада, сошедшей с полотен безумных художников, но Готфриду тут понравилось. Мастер был добрым человеком, часто улыбался и говорил бархатистым низким голосом. Седеющие уже тогда усы сейчас должны были быть белее ангельских крыльев, а мускулистые руки ослабнуть и трястись подобно осиновым ветвям на ветру.

Карета стучала деревянными колёсами по булыжной мостовой, а дом всё ещё был тих. С самого детства Готфрид не заходил сюда, и вот теперь, почему-то встревожившись, он крикнул извозчику, чтобы тот остановился. Но не успел он выйти из кареты, как толпа перед домом кузнеца заволновалась и помаленьку начала втягиваться внутрь. Странно, но он успел заметить несколько иудеев, маленькой кучкой стоявших в стороне.

С другой стороны улицы показались ещё люди, одетые в траурные одежды. Они медленно брели к дому. Одни плакали и причитали, другие же шли молча, понуро опустив головы.

— Эй, — окликнул Готфрид проходившего мимо грузного усатого мужчину. — Что тут произошло? Кого-то хоронят?

Усатый подошёл ближе. Это был Рудольф Путцер, скорняк, жену которого давным-давно казнили. Готфрид ожидал увидеть ненависть в его глазах, но ремесленник только чуть приподнял голову и со вздохом произнёс:

— Кузнеца хоронили, Альбрехта Шмидта. Народ с кладбища возвращается.

— Дочка у него осталась и… а вот и она идёт, — продолжал Путцер, небрежно указывая рукой в сторону одинокой фигуры в чёрном.

Готфрид глянул на неё мельком и застыл — это была та самая девушка, которую он видел днём в мясной лавке. Она плелась в хвосте процессии, понурив голову и, кажется, даже плача. Он не смел двинутся с места, провожая взглядом златовласую дочь кузнеца. И пока он молча наблюдал за ней, ремесленник коротко попрощался и бросился к дому, очевидно боясь остаться без места за столом или без угощения. А Готфрид всё смотрел, как процессия втянулась в дом славного старого кузнеца, и как девушка вошла последней и закрыла дверь. Он не узнал её имени, а ему так хотелось познакомиться. Однако решимости недоставало. Да и не время было сейчас — он боялся оскорбить её чувства к умершему.

Обругав себя за нерешительность и решив вернуться сюда через несколько дней, якобы с визитом к её отцу, он приказал извозчику ехать дальше.

Дом Фаульхайма находился на Зихенштрассе, всего лишь двумя кварталами дальше. По странному стечению обстоятельств название улицы буквально означало «улица хилых». Готфрид отпустил извозчика, поднялся на высокое крыльцо и постучал. Внутри слышались рыдания и брань, а также приглушённые разговоры ближе к двери. Через какое-то время всё смолкло, и на пороге показался сам Герман Фаульхайм. Вид его был растерянным и напуганным, домашняя одежда испачкана, вся в мокрых пятнах, а жир на животе и подбородке трясся то ли от страха, то ли от возбуждения.

— А, герр Айзанханг, проходите!

Готфрид поправил пояс со шпагой и вошёл внутрь, разглядывая внутреннее убранство дома, в котором ещё ни разу не был. Ему приходилось бывать в этой части города, и он знал, где живёт Герман, но вот внутрь он входил впервые. Жилище было средненькое — закопчённые потолки и стены, еле освещаемые недорогими масляными лампами, небогатая утварь и теснота. Чего ещё ожидать от дома рядового ландскнехта?

Готфрид последовал за Фаульхаймом в одну из комнат. На узкой постели здесь лежала бледная старуха, чьи тонкие, выгнутые в вечном недовольстве губы тряслись и непрерывно двигались, словно произнося зловещие тайные заклинания. Лоб её покрывала испарина, иногда стекая ручейками в закатившиеся глаза.

Рядом с постелью стоял плешивый священник, скорбно взирая на Готфрида и перебирая в руках чётки.

— Вот, — сказал Герман, отходя в дальний угол комнаты. — Вчера ещё хорошо себя чувствовала, а теперь вот лежит и бормочет что-то. Говорит, что боится. Просила, чтобы её инквизиция обследовала…

Готфрид тяжело вздохнул — когда же это кончится?

— Я её исповедовал, — кротко сообщил священник.

— За доктором посылали?