Ведьмин пасьянс - [61]

Анвар, улыбаясь, наклонился и сказал:

— Он, Масуд, предатель — продался за афгани. В прошлом году он вывел шурави на караван, который вез нам оружие. Нам стоило больших трудов его найти, и теперь он здесь. Ты сейчас сам увидишь, как расцветет «красный тюльпан» на предателе!

Тем временем к безвольно висевшему телу подошли двое афганцев и начали ножами делать надрезы под мышками и вокруг торса. Кровь струйками стекала на землю, но висевший человек никак не реагировал. Афганцы, взявшись обеими руками за надрезанную кожу, резко потянули ее вниз и завернули до пояса, словно собрались его освежевать, как зайца. И в этот момент раздался ужасный вопль — закричал и задергался на веревках «труп». Антон понял, что его перед казнью накачали наркотиками, чтобы продлить мучения, а сейчас ужасная боль разбудила его затуманенное сознание. Крики несчастной жертвы продолжались в течение нескольких часов. Все это время Антон находился напротив несчастного, и ему не разрешали отводить глаза в сторону. Истязаемый уже не мог кричать, а только едва слышно хрипел, дергаясь от страшной боли, вращая безумными глазами. Кровоточившие мышцы за это время под жарким высокогорным солнцем покрылись белесоватой пленкой, словно подвялились, свисающая кожа высохла и теперь напоминала темный пергамент.

«Только смерть — избавленье. Только смерть — избавленье». Лишь эта фраза вертелась в голове у Антона, вынужденного наблюдать за мучениями жертвы, да и сам он страдал от жары и неудобной позы. Когда несчастный затих, Антона вновь отвели в дом Абдуллы.

— Ты понял, что тебя ожидает, если обманешь мое доверие? — спросил афганец, хмуро глядя на него и поглаживая бороду, обрамляющую округлое лицо.

— Понял, саиб…

— Хорошо. Иди.

Антона вернули в сарайчик, и со следующего дня дали относительную свободу. Теперь за ним не ходил по пятам охранник, но его предупредили, что он должен все время находиться в поле зрения, не выходить за пределы кишлака. Увиденная казнь еще больше утвердила Антона в решении бежать, но также заставляла думать об осторожности, тщательно готовиться к побегу. Он не сомневался, что в случае неудачи Абдулла, не задумываясь, выполнит угрозу, и вновь расцветет «красный тюльпан»…

Антон прилежно учил фарси, потихоньку зарастал бородой, помогал по хозяйству, ежедневно тренировался, так как знал, что уже в месяце асфанде[34] они отправятся в Пешавар, за пакистанскую границу, где он должен будет участвовать в боях без правил. Но Антон надеялся совершить побег до этого времени, когда Абдулла отправится на очередную операцию против шурави. Обычно когда он отправлялся в «поход», в кишлаке для охраны оставалось четыре-пять его боевиков, иногда ими командовал Азизулла, Тогда заканчивалась вольготная жизнь у Антона, его выпускали из сарайчика лишь для того, чтобы он мог выполнить какую-нибудь работу, ведь в кишлаке оставались в основном женщины, дети и старики. Но все равно Антон считал это время более подходящим, чем когда Абдулла находился здесь.

Иногда Абдулла приглашал к себе Антона, угощал чаем, неторопливо вел беседу. Он считал себя современным человеком европейского типа, несколько свысока относился к своим более «диким» соплеменникам и как-то, смеясь, рассказал об одном случае, происшедшем, когда он учился в СССР: его соотечественник попытался погасить огонь на газовой конфорке, дуя на него. Взгляды Абдуллы были настолько прогрессивными, что дома в присутствии Антона он разрешал своим женам ходить без чадры.

И тогда Антон пропал. Он влюбился, поймав любопытный взгляд черных с поволокой глаз младшей жены, а не дочери Абдуллы, как он подумал, когда первый раз ее увидел. Ее звали Фатима.

Его волновал ее облик, порывистые движения, больше свойственные девочке, чем женщине, быстрый скользящий взгляд громадных черных глаз. Бывало, ветер, прижимая плотно к телу спереди одежду, невзначай обрисовывал ее фигуру, и Антону казалось, что он видит ее обнаженной, словно его взгляд мог беспрепятственно проникнуть сквозь ткань. Вечерами, когда его запирали в сарае, он, слыша, как снаружи задвигают засов, вспоминал Фатиму, мысленно раздевал ее, исследуя каждый сантиметр тела. Из-за этого он не спал, ворочался, бывало, до глубокой ночи. Потом у него вошло в постоянную привычку, ложась спать, мысленно медленно ее раздевать и переходить к воображаемым любовным играм. Он физически ощущал, знал интуитивным знанием возбуждающую твердость сосков ее небольшой девичьей груди, еще не вскормившей ребенка, представлял бархатистую гладкость ее кожи, округлость бедер, слегка впалый, но упругий живот, ощущал жар покрытого почти незаметной растительностью лона.

Ему приходилось скрывать свой интерес к Фатиме, больше наблюдая за ней внутренним взором, — ему следовало опасаться Абдуллы. Но, по-видимому, и девушка интуитивно почувствовала его внимание, поняла, что у него внутри происходит, так как иногда скользила по нему взглядом на мгновение дольше, чем следовало.

Хотя он по-прежнему оставался пленником, но теперь был привилегированным пленником. В дневное время он мог свободно передвигаться по двору, даже выходить за дувал, но не мог далеко отходить от дома Абдуллы. Он знал, что за ним постоянно следят вездесущие охранники. Однажды он попробовал отойти дальше, чем обычно, и сразу же услышал за спиной голос Анвара и щелчок затвора автомата. Его отвели к Абдулле, который молча отвесил ему оплеуху и ушел в дом. Было не так больно, как стыдно, — ведь все это произошло на глазах Фатимы. Ему показалось, что в ее взгляде мелькнуло сострадание. Через некоторое время, столкнувшись с ней во дворе, он уже явственно увидел сочувствие в со глазах.