Ведьма в Царьграде - [77]

Впрочем, столь долгое пребывание княгини в Константинополе имело и свои положительные последствия. Так, Ольга теперь стала лучше разбираться в ценах на рынке, и свои уже не обманут, когда будут мыто платить; вникла она и в то, чем денежные торги отличаются от принятой на Руси мены товарами. Она уже не была столь ослеплена величием Столицы Мира, осознав, что богатство роскошных кварталов скрывает за собой и ужасающую нищету окраин. Вглубь трущоб княгиня, конечно, не заходила – не к чести, да и опасно, – но то, что она увидела на узких клочках за особняками, ее поразило. И хотя пьяных в Царьграде можно было встретить куда реже, зато Ольга испытывала брезгливость, видя заигрывающих с прохожими растрепанных баб, а то и юнцов полураздетых. Ну, женщины – это еще можно понять, такие и в градах Руси к богатым людям пристают, предлагая себя за плату, но когда спафарий Агав нехотя пояснил, для чего эти мальчики вихляют бедрами перед нарядными вельможами, княгине едва не сделалось дурно. И уж совсем она ужаснулась, проведав, что бывают любители и с животными совокупиться – с ослом там, с собакой. Нет, все же на Руси нравы были чище, разврата такого не наблюдалось. И пусть молодежь порой беснуется в праздник Ярилы или любятся беспорядочно на Купальскую ночь, пусть девки рожают потом нагулышей, но все же знают, что о детях их потом позаботится род и не придется оставлять подкидышей в приютах при монастырях, а то и просто на улице.

Даже великолепие парадных шествий в Царьграде, как оказалось, не было явным проявлением могущества Византии, а больше показухой. Это выведал для княгини Свенельд во время военного парада, куда однажды пригласили русскую архонтессу и ее анепсия, желая продемонстрировать мощь ромейского воинства и произвести на гостей впечатление. Сначала они и впрямь смотрели пораженно и даже будто смущенно, но потом наблюдательный Свенельд заприметил, что во время шествия облаченных в богатые доспехи воинов он узнает одни и те же лица, будто, промаршировав в строю, воины переодевались в новые доспехи и вновь выходили, дабы создалось впечатление, что воинство ромейское неисчислимо. Ну, чисто игры с ряжеными! А на деле Никифор Фока все не оставляет своих надежд пополнить воинство наемниками, теми же варягами или русами.

Да, денег на наемников у Византии хватало, а вот людей опытных да умелых маловато было. Свенельд выяснил, что в войсках зачастую служили не опытные воины, а так называемые стратиоты[122], крестьяне, каких вынуждали к службе за право пользоваться землей. Воины они были не весть какие, да и при любой возможности старались отказаться от службы, предпочитая внести налог в казну, только бы их не отрывали от привычного занятия на земле, заставляя выступать куда-то с оружием.

Так что истинных воинов в отрядах Византии было мало. Зато деньги водились. Может, потому империя предпочитает чаще откупаться от нападавших, ибо сами не имели достаточно сил противостоять врагам.

Об этом и рассказывал Малфриде Свенельд, когда в очередной раз возвращался на борт «Оскаленного», чтобы присматривать за чародейкой и оберегать ее.

– А еще я слыхал, что и во время приемов в Палатии сановники выдают придворным чинам богатейшие, сверкающие золотом наряды, какими те должны ослепить приезжих во дворце. А когда прием оканчивается, все это сдается в казну до следующего раза, а чины возвращаются в город, кто в чем пришел.

– А Ольге ты о том сообщил? – спросила Малфрида.

– Как не сказать! Ну да она еще ранее то разузнала. Она ведь, расхаживая по подворьям Царьграда, успевает многое высмотреть и проверить. Ведь Ольга – разумница, каких еще поискать надо.

Свенельд говорил о княгине уважительно, но чародейка угадывала в его голосе скрытую дрожь, потаенную нежность, неутоленную, исполненную печали любовь.

– Хочешь, я опою княгиню любовным зельем, – как-то предложила ведьма взгрустнувшему варягу. Усмехнувшись, она покосилась на ларец, где среди живой и мертвой воды лежала полученная от шамана склянка.

Свенельд отрицательно покачал головой. Сказал, что ему ценна любовь, которая от сердца – не от чар.

В те дни, когда Свенельд оставался на берегу с княгиней, Малфриду охраняли по очереди то Коста, то Сфирька. Последний уже давно, быстрее иных купцов, с выгодой распродал свои товары, успел и закупиться в дорогу, а теперь все больше скучал. Говорил, что на Русь ему хочется, и эта тоска по дому как-то сблизила ведьму и маленького боярина.

– У нас на Руси уже и серпень[123] через середину перевалил, – с какой-то мечтательной печалью говорил Сфирька. – Хлеба убирают, снопы вяжут, оставляя только полосу жита на бороду Велесу. А там и последний сноп девки лентами обовьют, праздновать время придет, гулять по вечерам после трудов. Да и мед в бортях уже свезли, наверное, ягоды замачивают, грибы солят в кадках. Как думаешь, чародейка мудрая, отгуляли ли уже день Стрибога или нет? А то я по тутошней жаре не пойму, когда у нас Стрибожьи внуки первую тоску по лету уходящему пропоют[124]. И свадьбы уже наверняка принялись справлять. Самое время этим заняться, когда урожай собран и закрома полны. Я-то надеялся, что успею вернуться к этому сроку. Думал отгулять по этой поре загодя обговоренную свадьбу моей любимой младшей дочери Пульхерии. Она в день Стрибога родилась, с ней сладу обычно нет, а тут жених попался хороший. Но без меня, отца родного, какая же свадьба? Вот и останется неугомонная Пульхерия в невестах, а она такая, что за ней только глаз да глаз.