Вечный огонь Ленинграда. Записки журналиста - [41]

Эшелоны со строителями должны были прийти на следующий день, а они решили накануне проехать на машине в Кингисепп, ознакомиться на месте с обстановкой. В штабе фронта предупредили: будьте осторожны, бои идут поблизости. Приехали утром, город горит. Население уже ушло. Остались лишь железнодорожники, которые обороняли вокзал и готовились взорвать мост через реку Лугу. Повернули назад, к станции Веймарн, ознакомились там с состоянием работ, переночевали.

К утру стали прибывать эшелоны с трудармейцами. Только начали распределять людей по объектам, налетели фашистские самолеты. Часть людей успела спрятаться в соседний лесок, а многие попали под пулеметный огонь. Появились первые жертвы. Но медлить было нельзя. Быстро эвакуировали раненых в Ленинград и за работу. И все дни, что там пробыли, воздушные налеты не прекращались.

Обычно сдержанный, невозмутимый, Петр Андреевич, вспоминая о пережитом, разволновался. Вид у него был утомленный. Щеки и глаза глубоко запали. Он уже давно, с первого дня войны, не досыпал, находился в постоянном напряжении.

Мне приходилось летом 1941 года часто бывать в райкомах партии, наблюдать их работу. Это были подлинно революционные штабы, где работа не останавливалась ни днем, ни ночью. Секретари райкомов, заведующие отделами, инструкторы трудились буквально не смыкая глаз. Спали урывками тут же, в своих кабинетах. Бесконечной чередой шли сюда люди — по вызову и по велению сердца, чтобы предложить свои услуги, высказать патриотическое предложение. Текущие, не терпящие отлагательства вопросы — по приему в партию, по рассмотрению персональных дел, утверждению новых работников и т. п. — решались членами бюро — первым и вторым секретарями райкома и председателем райисполкома. Между ними были четко распределены обязанности по руководству важнейшими участками.

Совещания, если и созывались, были предельно короткими, посвящались конкретному делу, проводились в узком кругу. Такой же сугубо деловой и рациональный стиль работы, вызванный условиями военного времени, был принят всей партийной организацией Ленинграда от обкома и горкома до низовых комитетов и бюро. Впрочем, это вовсе не значит, что работники райкомов и партийных комитетов действовали в одиночку, по принципу «а я сам, а я сам…». Совсем наоборот! Как никогда прежде, ко всем делам широко привлекали активистов.

При этом неизбежно возникли серьезные трудности. Ряды коммунистов заметно поредели. К концу августа парторганизация Ленинграда сократилась более чем на половину — насчитывала теперь 76 тысяч человек. К тому же во многих первичных организациях к руководству пришли новые, малоопытные в партийных делах люди. Их приходилось на ходу поправлять, обучать искусству организаторской и воспитательной работы с массами. Это в свою очередь требовало дополнительных, немалых усилий со стороны работников партийного аппарата. Но трудности, как велики они ни были, не отразились на состоянии партийной работы, не снизили ее уровня.

Я был близко знаком почти со всеми секретарями райкомов. Видел их в часы напряженного труда и отдыха, в минуты торжества и глубоких огорчений. Они вместе со всеми ленинградцами до дна испили горькую чашу страданий, и даже большую, чем кто бы то ни был, ибо самое тягостное, непереносимое, когда чувствуешь свою ответственность за жизнь человека и не в состоянии помочь ему, даже ценою собственной жизни. Наверно, такое чувство испытывает врач у постели безнадежно больного ребенка. Только в данном случае эта ответственность была неизмеримо тяжелее, поскольку в каждом районе жили и боролись тысячи и тысячи людей. Многие из них гибли на твоих глазах, и ты — партийный руководитель! — не в силах спасти человека, протянуть руку помощи…

Особенно были мне по душе А. П. Смирнов, возглавлявший Петроградский райком, когда я работал в районе, И. С.Хари-тонов, секретарь соседнего с нами Приморского райкома, Г. Т. Кедров — Выборгского и П. В. Кузьменко — Смольнинского. Это были прекрасные товарищи, принципиальные, отзывчивые. Но и другие — живой и энергичный А. Ф. Жигальский, сменивший Смирнова, спокойные, с виду даже флегматичные, Г. Ф. Бадаев, В. С. Ефремов, И. И. Егоренков — секретари самых крупных райкомов Московского, Кировского и Володарского — производили самое благоприятное впечатление. Все они были люди скромные, но очень деятельные и волевые. Смертельная опасность, угрожавшая городу, потребовала от них проявления лучших качеств. С глубочайшим уважением я храню память о них и счастлив, что мне довелось не только близко узнать, но и в тяжелую минуту стоять с ними рядом.

С глубочайшим уважением и признательностью вспоминаю я и руководителей Ленинградской партийной организации А. А. Жданова и А. А. Кузнецова. Их воля и твердая направляющая рука чувствовались во всем, что было связано с обороной города, превращением его в твердыню, неприступную для врага.

До войны я знал А. А. Жданова по рассказам партийных товарищей да по его выступлениям ца конференциях и собраниях партийного актива. Со второго дня войны Андрей Александрович находился в городе безотлучно и выехал впервые на сессию Верховного Совета СССР весной 1942 года, где выступил с известной речью о героическом сопротивлении ленинградцев.