Вечный огонь - [44]

Алеша, сколько себя помнит, всегда любил фантазировать, больше того, верил во всякие невероятные предложения. Считал и сейчас считает, что где-то в океане, на многокилометровой глубине, в трещине земной коры, скажем, у Филиппин или еще где, могут обитать разумные существа, могут появляться на поверхности на своих кораблях, способных и плавать и летать, смущая очевидцев, заставляя их думать о какой-то сверхъестественной божественной силе. Ему порой сдавалось, что род людской берет начало от прилетевших на Землю инопланетян. Потому люди молятся небу, потому так благоговейно обращают взоры вверх, к таинственному космосу — своей колыбели. А чем объяснить древние рисунки на камнях пещер, где человек показан одетым в нечто напоминающее одеяние космонавта? А что такое ореол вокруг головы святого, как не символическое изображение скафандра?..

И еще Алексей думал о том, что именно на Севере, в краю, где он живет и служит, в краю, который вошел в него глубоко и навсегда, в этом краю человек ближе всего находится к чему-то загадочному, великому, стоит ближе всего к Вселенной.

Однажды он реально почувствовал себя инопланетянином. Как-то в разгаре лета пошел с мичманом Макоцветом на ночную рыбалку. Только не на озеро Торпеда, где рыбачил зимой, а значительно дальше. Долго сидели с мичманом, наблюдая за поплавками. Ничего не поймав, решили переменить место. Мичман подался на соседние озера, Алексей, передумав, поостыв, остался у шалаша. Шалаш был сооружен давно и служил каждому, кто приходил сюда на рыбалку, кто нуждался в защите, застигнутый непогодой. Здесь всегда оставлялись котелок, чайник, ложка, соль, спички, как на сибирских охотничьих заимках.

Он подстелил на открытом взлобке сухой травы, покрыл ее плащ-палаткой, лег навзничь, застегнув «молнию» меховой куртки, и не почувствовал, как уснул. Открыв глаза, долго вглядывался в чистую голубизну неба, подсвеченного незакатным солнцем, вдруг увидел в глубокой выси серебристый крестик самолета. Со сна показалось, будто он прилетел сюда, на необитаемую планету, на том крестике-аппарате, высадился, залюбовался всем, что вокруг, замешкался дольше положенного, и его не стали ждать, включили двигатели, аппарат покинул случайную на его пути остановку, устремился по своему назначению. А он, Алеша, остался здесь, в пустыне, где лишь камни да вода… Долго смотрел в небо, следил за уплывающим крестиком, пока тот не растаял окончательно. Нисколько не сожалея о том, что остался здесь, любовался тишиной и прозрачностью воздуха, ясностью очертаний сопок. И на память пришла фраза друга, написанная в письме. Друг — военный летчик, служит на Дальнем Востоке. Среди его пожеланий есть и такое: «Арктической тебе ясности». Тогда, читая письмо, не придал значения словам. Только лежа у озера, понял, как они точны. Действительно, в Арктике и выси и дали бесконечно ясны.

Алексей старался не думать о сегодняшней беде, в которую попали он и его товарищи — Макоцвет Иван Трофимович и Целовальников Макар, — отгонял от себя мысли о ней, но они неотступно были рядом, готовые враз завладеть его сознанием. И он все-таки сдался им. Но ни страха, ни отчаяния перед ними не почувствовал. Он даже удивлялся, почему его не пугает мысль о неминуемой кончине. Ведь он читал, знает из рассказов, что час прощания с жизнью — тяжелый час, следует предполагать, самый тяжелый, какой только может быть у человека, потому что человек уходит от всего земного, от всего самого дорогого, уходит в непостижимое небытие. Рушатся миры, взрываются галактики, «черные дыры» втягивают в себя, поглощая все безвозвратно, превращая  н е ч т о  в  н и ч т о, превращая материю в антиматерию, миры в антимиры. Смерть — «черная дыра», за которой уже ничего нет. Но почему же он не испытывает оцепенения, холода, от которого должно взвыть все живое? Почему он так спокоен? На корабле защита весьма надежная. Но он открыл дверь в реакторную выгородку — нарушил защиту, приблизился к реактору вплотную, подставив себя под обстрел миллиардов, триллионов частиц-пуль. Он должен был это сделать, чтобы предотвратить еще большую беду. Но почему, перед тем как войти, не стал размышлять и колебаться? Странно… Ведь знал же, чем все кончится. Да тут надо было упасть на колени, просить пощады. Ведь еще почти не жил на свете, ничего не сделал, не оставил после себя следа, не создал своего продолжения в мире. Неужели мог так легко жертвовать собой? Почему не подумал об этом? Почему не ощутил страха, обыкновенной человеческой боязни, которая иногда помогает сохранить жизнь, вырвать ее из опасной зоны?.. Да, не подумал, не ощутил, не старался бороться за свое личное существование, даже как-то забыл об этом. Помнил единственное чувство, переполнявшее его, — тревогу. Помнил и меру ответственности, которую теперь, в спокойной обстановке, можно сформулировать высокими и несколько красивыми, хотя и очень точными словами: «Если не я, то кто же?» Тогда, конечно, думал несколько проще. Мозг сверлил вопрос: кто войдет в выгородку, кто разберется в случившемся? Понимал: никто, кроме него. Только он — командир реакторного отсека! А зачем потянул за собой дорогих тебе, близких людей? Понимал же, на что их ведешь? Понимал. Знал. Чувствовал. Но повел. Иначе не мог. Одному бы не справиться. А если бы не справился — что тогда? Никто не знал и не предполагал — «что тогда». Даже академик, видать по всему, не ведал, какие могут быть последствия…