Вечный огонь - [43]

— Нет-нет-нет, — поспешно запротестовал Алексей, — ничего не знаю!

— Адмирал Мостов! — Академик обернулся к командиру лодки. — Вы говорили…

— Не верьте ему, он в курсе, просто запамятовал. Как-то хвалился мне, что может решить проблему ночного освещения глобально.

Академик снова посмотрел на сцену, покачал головой. И тут Алексей стал вспоминать..

— Действительно, приходила в голову такая мысль: вывести на орбиту зеркала определенного диаметра, довольно внушительные по размеру зеркала. Для удобства они могут складываться в несколько раз и после выведения развертываться на полную свою площадь. Оснащенные двигателями определенной, очень экономной мощности, они должны по команде с земли производить маневр-коррекцию движения, рассчитанную таким образом, чтобы, уловив солнечные лучи, отражать их, посылая на ночную сторону планеты. Наверное, помните, каждому из нас приходилось в детстве пускать зеркальцем солнечных зайчиков.

С мест запротестовали:

— Спутник-зеркало не может зависать на одном месте, он в движении!

— Правильно, — согласился Алексей, — потому я и предложил выводить их много. Запущенные с определенными промежутками времени, они будут сменять друг друга, и ночная сторона Земли останется постоянно освещенной.

— Но как же быть с чередованием, дня и ночи? Как отдыхать?

— Люди будут спать при закрытых ставнях или при опущенных шторах.

— А остальная живая природа?

— Звери могут спать и при освещении или в темных дуплах, им что! Если же вы имеете в виду растения, то и им, кроме пользы, ничего не будет. У них ускорится вегетационный период. Вместо одного урожая, например злаковых, мы сможем снимать два. Каждый из вас знает, что в северных областях, где летом стоят белые ночи, рост хлебов в этот период проходит интенсивней.

— К чему вся эта затея?

— Колоссальная экономия энергии! Подсчитайте, сколько осветительных приборов будет выключено.

— Чепуха какая-то!

— Бред!

— Где расчеты?

— Прошу следить внимательно, — нисколько не смутился Алексей. Подошел к широкой, во всю стену, черной доске, нащупал мелок. Из-под руки побежали длинные цепочки с буквенными и цифровыми обозначениями.

По залу прошел шелест, потянуло сквозняком, вспузырились занавеси на окнах, все повскакивали с мест. В гуле голосов нельзя было разобрать, одобрялся замысел или отвергался…

Открыв глаза, Алексей увидел: над ним склоняется доктор, внимательно рассматривает, приподняв простыню, его грудь, рука, живот, шею. Доктор осмотрел их всех троих, говоря что-то ассистенту на непонятной латыни, тот, кивая согласно, все записывал в блокнот.

Кровать Алексея Горчилова стояла у стены. Когда доктор со своим помощником покинули палату, он повернул голову в сторону соседней кровати, на которой лежал Макар Целовальников, заметил на его изменившемся лице слезы, спросил:

— Чем ты расстроен, Макар?

— Маринку жалко, дочку.

— С чего вдруг? Надеюсь, она жива-здорова, ничего с ней не случилось?

— Ее будут называть сиротою… Обидно!

Мичман Макоцвет подал голос с дальней кровати:

— Счастливый ты, Макарка. Твое дерево дало новый росток. А я вот не продолжил себя, бесплодным оказался.

Макар Целовальников, услыхав о дереве, в самом деле вызвал в памяти одинокую яблоньку, растущую в голой степи. Увидел гордо задравшего голову одногорбого верблюда, ослика, который верой и правдой служил дедушке Олжасу, и самого дедушку Олжаса, сидящего под негустой тенью дикой яблоньки, прислонясь спиной к старому шелушащемуся стволу.

Алексею увиделась просторная квартира на Большой Болотной, висящее у мамы над комодом овальное зеркало. В детстве часто пытался заглянуть в него, но росту не хватало. Подносил стул к комоду, взбирался на сиденье, смотрелся долго, не понимая, как стекло может его так чисто повторять. В недоумении заглядывал за зеркало, надеясь обнаружить себя второго. Но там были только веревки, на которых оно держалось, когда до них дотрагивался, на руках оставался пыльный след. Он помнит, как мама уже в самом конце войны почему-то завесила зеркало темной кисеей, накинула себе на голову черную кружевную шальку и стала красивой-красивой. Ему хотелось тогда, чтобы мама не снимала шальки никогда… Сейчас ему подумалось спокойно, почему-то без всякой боли о том, что ей снова предстоит занавешивать зеркало черным, снова покрывать голову черной кружевной шалькой. Он вспомнил, рассказывали, будто в Абхазии, где ему никогда бывать не приходилось и куда очень хотелось поехать, женщины-матери, теряющие сыновей, носят траур до самой своей смерти. Говорят, хоронят человека у своего дома, на своем участке, ставят дорогой памятник, носят постоянный траур. Алеша не был согласен и тогда, когда слушал рассказ, и сейчас он против подобного обычая. Зачем хоронить себя заживо? Ну, отплакал, отскорбел, отболел и возвращайся к прежнему состоянию. Умершего не возвратить, живому надо жить. Когда встречал женщину, одетую во все черное, был уверен, что она потеряла сына.

Его занимал вопрос: зачем занавешивают зеркала? Наверное, не только затем, чтобы они в час скорби своим блеском, своим отражением не придавали всему вокруг праздничность, парадную веселость, но еще и потому, — теперь он был уверен в этом, — что ни у кого не хватит воли в траурную минуту посмотреться в зеркало — это будет противоестественно.