Вечный огонь - [46]

Вышли на пустынную заснеженную возвышенность. Вниз по склону сбегали жилые однотипные дома, крашенные в желтый цвет. За домами, как бы примыкая к ним вплотную, стояли корабли, ярко освещенные в ранних полярных сумерках мертвенно-голубым светом люминесцентных ламп. Топовые огни на верхушках мачт, желтые кружочки иллюминаторов, клубы пара в лучах прожекторов — все создавало уют, манило домашней обжитостью.

Первом заговорила Валя:

— Тебя выписали?

— Сам убежал!

— Нет, правда. Все обошлось?

— Как будто.

— А самочувствие?

— Мне показалось, и на этот раз боек не сработал.

— Какой боек? — Валя резко повернулась, заглянула ему в лицо.

Виновато улыбаясь, стал рассказывать. Припомнил, как в детстве, оставшись дома один, принялся шарить по шкафам, ящикам, заглядывать в места, куда старшие запрещали соваться. Открыв маленьким ключиком стол отца, выдвинув верхний ящик, увидел наган — самый настоящий наган с барабаном. В барабане семь патронов, пересчитал, проворачивая. Захотелось выстрелить. Спрятав оружие за пазуху, выбежал во двор, скрылся за сараем. Сидел долго, бездействуя, старался отдышаться, ожидал, пока уляжется волнение. Найдя малую фанерку, отмерив от стены сарая десять шагов, воткнул фанерку в землю. Прислонясь спиной к стене сарая, поднял наган, попробовал нажать на спусковой крючок. Наган — самовзвод, при нажиме крючка боек взводится, срываясь с предохранителя, ударяет острым носиком в капсюль патрона. Стал нажимать, но силенок не хватило. Боек и не думал подниматься. Попробовал нажать двумя указательными пальцами, но они только мешали друг другу. Тогда он, став на колени, уперев рубчатую рукоятку нагана в камень, нисколько не смущаясь тем, что ствол направлен ему прямо в грудь, вернее, не замечая этого, начал давить большими пальцами на спусковой крючок. Крючок подался, боек взвелся, послышался щелчок, острие бойка больно ударило в ноготь случайно подвернувшегося мизинца правой руки. К большой досаде, выстрела опять не последовало. Только через какой-то час, сидя в траве, обдумывая, что же произошло, пришел к мысли, что родился в сорочке. На него накатился запоздалый страх. Разгоряченное воображение рисовало кровавую картину. Если бы не случайно подставленный мизинец, лежать бы ему с простреленной грудью. Хотел было закинуть наган подальше, но передумал. Понял, если отец обнаружит пропажу, спрашивать будет с него. Отнес наган в дом, положил на место, не забыл запереть ящик ключиком.

Сегодня ему подумалось, что над ним второй раз был взведен курок — на сей раз атомный, лучевой, — но тоже боек не сработал, выстрела не последовало. И вот он раньше других выписан из госпиталя, цел, невредим, стоит на возвышенности, смотрит на город, смотрит на гавань, дышит, ощущает стук сердца, греет в руке захолодавшую ладошку девушки. Ничего ему не страшно, ничто не сможет достать его на такой высоте.

Их познакомила заведующая музыкальной частью базового клуба. Недоверчиво покосились друг на друга, едва заметно кивнули, не подавая рук, не называя имен. Называться, собственно, и не требовалось, заведующая сама их назвала:

— Валя, подойди к Николаю поближе. Не бойся, стань рядом. Вот так… Ника, возьми гитару. Приготовились. И!.. — Взмахнула по-дирижерски обеими руками. Но тут же опустила руки, потому что не договорились, что петь. — Валентина, о чем задумалась? Смотри на меня. Какую споем?

— Может, «На солнечной поляночке»? — несмело предложила Валя.

Николай хмыкнул.

— Песня наших бабушек.

Валя потупилась. На замечание ответила заведующая:

— Не язви, не язви, умник!

— Зачем же в концерте вспоминать прошлый век!

— Подскажи новенькое.

— «В нашем кубрике»…

— Для мужского голоса!

— Виноват, — спохватился Николай. — «Зоренька»?

Валя знала «Зореньку», любила ее, но предложенная Николаем, мореманом-задавакой, как она его успела про себя окрестить, песня потеряла для нее свою привлекательность, более того, стала нежеланной. У Валентины против воли вырвалось:

— Примитив!

Заведующая музыкальной частью разочарованно заключила:

— Нашла коса на камень! Нет, так мы не споемся. Валя, что ты в самом деле? Такая покладистая девушка…

— А что же он!

— Ника, ты мужчина, моряк. Где твоя воспитанность, галантность? Бережнее надо со слабым полом.

— Лады, лады. Больше ни слова. Молчу, как уснувшая медуза. — Это он сам только что придумал об уснувшей медузе, улыбнулся, довольный. — Пойте хоть псалмы — мне все равно!

Так качалась их первая репетиция.

Но когда Валентина наконец запела, когда он услышал не сильный, все же ладно управляемый голос, уловил в нем бархатистую мягкость, Николай, сам того не замечая, преобразился. Его гитара глуховато вторила певице, бережно поддерживая ее, дополняя, стараясь не заглушать, не отстать и не забежать вперед. Было похоже, будто взял девушку под руку и ведет заботливо, не позволяя оступиться.

Музыка их помирила и сблизила. После первой же репетиции Николай пошел провожать Валю. Всю дорогу молчали, молча расстались, но успели подумать о многом.

Иногда они виделись в спортивном зале, на волейбольной площадке, где обычно встречались давние соперники: команда атомной лодки и команда дизельной. Валю просили быть судьей. Охотно брала в руки пластмассовую сирену-свисток, проворно взбиралась по лесенке на судейский трон, поднятый до уровня туго натянутой волейбольной сетки. Подбросив над сеткой мяч, разыгрывала подачу. Строго следила за правилами игры, судила справедливо. Об этом знали все, и все ей доверяли. Каждый играющий чувствовал ее взгляд на себе, потому каждому хотелось выглядеть как можно лучше, каждый старался сделать все возможное и даже невозможное.