Вечные мгновения - [17]

Из бесконечного вычесть

так же нельзя, как причесть.

Раз несущественна разность,

все остается как есть.

И чтоб душа не смолкала

в их отголоске морском,

вечные сосны сомкнутся

над первозданным песком.

Перевод А. Гелескула

170. Извечный кармин

Этот кармин не иссякнет,

кармин вечерних долин,

карминовая кантата

из глубины глубин.

В лиловой ночи необъятной

горит заката кармин;

рядом с рассветом красным

горит заката кармин;

рядом с лазурным полднем

горит заката кармин.

Заката карминные волны,

стойкой сосны рубин —

беспредельное умиранье

пламени средь руин.

В сердце, тоской объятом,

горит заката кармин;

в сердце карминно-красном

горит заката кармин;

в сердце бесстрастном

горит заката кармин.

Никогда не погаснет

небесный костер-исполин,

вечности яркая ясность

за пределом земных долин.

Перевод Н. Горский

171. Лучшая ночь

Я успокаивал долго

и убаюкал как мог,

а соловей за стеною

даже к утру не замолк.

И над постелью звенели,

тая, как вешние льды,

самые синие звезды,

все переливы воды.

«Слышишь?» — я спрашивал. «Слышу, —

голос, как дальний отлет,

сник и приблизился снова:

— Как хорошо он поет!»

Можно ли было иначе

слышать разбуженный сад,

если душа отлетала,

силясь вернуться назад,

если с последним усильем

стало светлей и больней

видеть последнюю правду

и потерять себя в ней?

Можно ли было иначе

там, на исходе своем,

слышать уже ниоткуда

слитно со всем бытием?

перевод А. Гелескула

172. Деревья-люди

С волнами мглы

пройдя сквозь густой шиповник

(были цветы нежны и круглы),

я прокрался под вечер

туда, где застыли стволы.

Одиночество было извечным,

был бесконечным немой простор.

Я деревом стал меж деревьев

и услышал их разговор.

Улетела последняя птица

из моего тайника,

только я остался в укрытье,

где клубились темные облака.

Я собой не хотел становиться —

я боялся вызвать их гнев,

как дерево чуждой породы

средь народа вольных дерев.

И они позабыли мой облик —

облик блуждающего ствола,

и, безликий, я долго слушал,

как беседа деревьев текла.

Я первой звезды дождался

и вышел на берег реки,

где играли лунные блики,

невесомые, как светляки.

Когда я к реке спускался,

деревья смотрели издалека.

Они обо мне догадались,

и меня забрала тоска.

Они обо мне говорили —

сквозь опаловый зыбкий туман

я слышал их добрый шепот…

Как же им объяснить обман?

Как сказать, что я только путник,

что им совсем не родня?

И не смог я предать деревья,

что поверили вдруг в меня.

Знает полночная тишина,

как я с ними беседовал допоздна.

Перевод Н. Горской

173. Самый подлинный

Как голос самой судьбы,

зовут петухи тоскливо,

и, сон раздвигая, люди

встают, как на край обрыва,

Когда обожгло зарею

разломы в сосновой кроне,

глаза он один не поднял,

далекий и посторонний.

Стихали слова вошедших,

и кротко сопели звери,

по-женски дохнуло дымом,

и даль распахнули двери.

И колос, вода и птица

яснели как на ладони,

но он не взглянул ни разу,

далекий и посторонний.

(Где видел теперь он воду

и птичий полет над нею,

откуда глядел он — навзничь,

как желтый сноп, цепенея?)

Но так и не подняв веки,

но так и не подав вести,

далекий и посторонний,

теперь на своем он месте.

(Он там начеку, простертый,

стоит, как река на шлюзе,

и жажда водою стала,

правдивейшей из иллюзий.)

Глаза он один не поднял

и, счеты сведя с судьбою,

навеки в себе остался

и стал наконец собою.

Перевод А. Гелескула

174. Вопросы к живущему

Первый

С корнем внутренним рожден ты,

проходящий по каменьям?

Со своею почвой сплавлен

так же ты, как я с моею?

Странствующий вместе с ветром,

у тебя наружный корень?

Сон к тебе слетает, точно

к средоточью и опоре?

Второй

И тебе громады-тучи

груз свой на плечи кладут?

Солнце гасит головешки

также и в твоем саду?

Ни во что ты тоже ставишь

всю нездешнюю тщету?

Третий

(соснам-людям)

Вы и здесь и там? Об этом

нам вы, людям, говорите?

Бесконечность ваши корни

одинаково магнитит?

Ваш доносится ветрами

этот тихий шум подзвездный?

Бор — единственный? И всякий —

тот и этот — только сосны?

Четвертый

От свинца глухих небес

ты скрываешься в дому?

Ждешь дня завтрашнего, чтобы

отослать его во тьму?

Родины своей не знать

даже в вечности ему?

Пятый

Краешек какого рая

перья облачков в кармине?

С упованием каким

ждешь конца, следя за ними?

Соскользнет ступня — в каком

море взгляд твой захлебнется?

Распадение дыханья

с верой! Гаснущие солнца!

Перевод М. Самаева

175. Последний ребенок

Какая музыка в закате,

как полнозвучна и легка —

от необъятности покоя

она уходит в облака!

Я ухожу легко и твердо,

легко и твердо, вместе с ней,

как по волнам песка ступаю

во сне — в своем ребячьем сне.

Селенье белое, в пожаре

заката, ждет вдали меня,

селение, где все застыло

в последнем отблеске огня,

где крик над площадью распластан,

пронзительный застывший крик,

последний крик, который в туче,

в закатном пламени возник.

И в центре, в самом сердце крика, —

все, что ребенок увидал,

все, что хотел бы он увидеть,

все, что не видел никогда.

Все человечество — ребенок,

и я: ребенок ли, старик, —

я все ребенок, о найденыш,

потерянный мной — в тот же миг.

Перевод В. Андреева

176. Безмолвное мироздание, ты, что меня окружаешь

Море было огромнее неба.

Но огромней ли моря небо сейчас?

Море вышло навстречу — всей ширью,

и сужается — сзади нас.

То, что нас уносит, — не море?

Нас к лазури оно вознесет!

(То есть — к нам?) В моем сердце трепещущем