Вечерняя книга - [41]

— Хитрая ты, — одобрительно засмеялась Клавдия.

— Не хитрая, — возразила Ольга. — Наоборот — без хитрости. Хитрому все это без надобности. Он, хитрый-то, ночью одно может думать, а днем, на людях, — другое говорить. И проживет еще получше других. А я эдак не умею. Я что ночью, что днем — одинаковая. И надо мне, чтоб и муж мой таким был. Чтоб между нами перегородка не стояла…

— А дальше-то как?

— А дальше-то мне полегче стало. Пришли с партийного съезда газеты с докладом — у меня будто помощник заимелся. Принесла газету домой, говорю: читай вслух, ты, мол, побойчее меня читаешь. Начал со скукой, потом заскреб в затылке. «Погоди, — говорит, — один почитаю». Сидит, губами шевелит, — пробирает, гляжу, моего мужика. Потом отдал газету, лег — руки под голову. Читаю, читаю, гляну — не спит. Легла, спрашиваю: ну, как, мол, — есть она, правда-то? Молчит. Да мне тут от него речей и не требовалось… Дали нам весной комнату в новом доме. Сама его, к слову-то, и клала. Переехали. Теплынь, светло, кроме нас-то еще одна семья только — хоть каждый день стирайся да мойся. Гляжу — радехонек. Ходит, мурлычет, полочки где надо и не надо приделывает. Как же так, Петенька, спрашиваю, правды-то нет, а квартиру дали?.. Первый раз обиделся. Даже палец молотком зашиб. «Пила! — говорит, а сам на палец дует. — Что ты меня все пилишь? Неужели думаешь, сам ничего понять не могу?» Ругается, а у меня, веришь, на душе легче. Светлеет, вижу, человек. Только радоваться начала — опять грех новый.

— Чего еще?

— Да водочка эта, будь она неладна! Ведь как они противно, мужики эти, устроены! На душе у него сумно — от этого пьет. Все хорошо станет — и вовсе обязательно выпить надо. Вот и мой зачастил. Придет — тепленький, обниматься лезет. Я и так и сяк — нет, вижу, что-то капитальное надо. Кумекала, кумекала, и выходит одно — из кладовой его уводить надо. Ну что за радость — железки да рукавички с места на место перекладывать? Ни уму ни сердцу ему такая работа. И от греха бы подальше. Вот, думаю, куда ему надо — на стройку, в бригаду. Как тебе вот советую. Чтоб понял, для чего руки дадены.

— Не пойдет, боюсь.

— Пойдет. Ты думаешь, мой-то сразу пошел? Как бы не так. Вот тут-то я, правду скажу, схитрила немного. Выждала получку, приходим домой, я на стол свои деньги положила, рядышком — его. А моя-то пачка вдвое побольше. Смотри, мол, что получается, видал?.. С лица сменился, — больно я его, похож, зашибла. «А тебе, — говорит, — не хватает?» Да не в том, мол, суть — хватает или не хватает. Неловко просто получается: мужик ведь. Пойдем, говорю, к нам в бригаду — в кладовой тебя любая девчонка заменит. Неужто тебе уважения не хочется?.. Ничего не сказал. Дня через три, четыре ли является — шлеп на стол пять сотенных! «Теперь, — спрашивает, — стыдить не будешь?» Откуда, мол? Усмехается: «Не бойся, не украл. Сколько лет работаю — ни разу не ловчил. Разве что на пол-литра. Так ты вынудила — радуйся». Вроде, говорю, и неглупый ты мужик, а дурак. Так ничего, выходит, и не понял. Не надо мне таких денег. «Ну не надо, — говорит, — и не надо». Сгреб и — в карман. Ох, думаю, загуляет, может, еще хуже сделала, что не взяла. Нет. День взошел, неделя — трезвый. Не вытерпела, спрашиваю: куда деньги дел? «В речку бросил». Я, мол, серьезно. «И я, — говорит, — серьезно. Завернул в тряпочку вместе с камушком и в Суру. Могу, — говорит, — место показать, только глубоко там». Посмеивается, а по глазам вижу: не врет. Шальной!.. За то, может, такого и люблю.

— Мой-то не бросит, — вздохнула Клавдия.

— А ты дальше слушай. Незадолго, как мне в декретный идти, пришел он к нам поглядеть. Долго стоял. Сверху оттуда всю Пензу видать — красиво. Вечером спрашиваю: ну, как тебе у нас, приглянулось? Плечами пожимает. «Ничего, говорит. Обыкновенно». Я больше об этом ни слова, и он молчок. Ладно, думаю, после декретного я за тебя опять возьмусь. А из роддома вернулась, гляжу, он утром спецовочку надевает, а на ней — известка. Это с чего? — спрашиваю. Ухмыляется. «Со стройки, — говорит. — Муж заменил жену — ничего особенного». Когда я из декретного вышла, он уже по высшему разряду работал. Руки-то у него золотые!..

— Не сумею я так-то, — выждав, пожаловалась Клавдия.

— Надо будет — сумеешь, Клавдюшка. Семью наладить — это вон что дом выстроить. — Ольга помедлила, напевный голос ее прозвучал уверенно и горделиво: — Ты главное помни: женщина все может!

2. ЖЕНА

Он появился, когда поезд уже набрал скорость, — широкоплечий, в лихо сдвинутой матросской бескозырке, в черном бушлате, с крохотным чемоданчиком в левой руке, такой большой, высокий, что едва уместился в двери купе. Никто еще не успел произнести и слова, как он, блеснув широкой улыбкой здорового сильного человека, вскинул к бескозырке руку, рокотнул молодым чистым басом:

— Здраю желаю!..

— Тише вы! — Полный человек в голубой пижаме смешно подскочил на верхней полке, придерживая рукой квадратные стеклышки очков; желтый глазок бокового «ночника» на секунду оказался у него под мышкой.

— Экий оглашенный, — несердито попрекнула вслед за ним седенькая бабка, деловито работающая спицами в углу у окна. — Не видишь — дите спит?..