Вечерний свет - [71]

И я увидел раннее утро в Лондоне и себя самого, торопливо пробегающего мимо Мраморной Арки у входа в Гайд-парк. Вот я взглянул на часы — между семью и восемью мы с Франкой условились встретиться у прудов Серпентайн. Правда, я не успел поесть, но в кармане у меня достаточно денег, чтобы пригласить Франку позавтракать вместе. А пока я спустился в парк — вполне приличные фланелевые брюки, начищенные до блеска ботинки и ни одного седого волоса в шевелюре. Вот я взял напрокат шезлонг, даже два — плата за них немного выше, чем за обычные садовые стулья, и углубился в чтение утренней газеты, краешком глаза все время наблюдая за аллеей.

Но Франка так и не пришла. Может, она уже уехала, может, просто забыла о нашей встрече. Я не обиделся. Почему-то я был совершенно в ней уверен. Так я сидел, погрузившись в свои мысли, а за моей спиной шумел и бурлил Лондон. Время от времени на аллее появлялись, внезапно вынырнув из легкого стелющегося тумана, всадники и всадницы; встречаясь, они на скаку вежливо раскланивались друг с другом. Вот прошли строем гвардейцы в медвежьих шапках, направляясь к другому выходу из парка.

Туман вдруг как-то странно зашевелился и заискрился, словно сеть, доверху набитая красноватой рыбой. Невыносимо яркие огненные круги поплыли у меня перед глазами, и я вновь очутился на изрытой снарядами улице, а рядом была Франка, испуганно сжимавшая мою руку. Совсем близко грохнули три взрыва. Нас обдало таким нестерпимым жаром, как будто мы попали на другую планету с иным, неземным климатом. В отчаянии я взглянул на небо, где сиял прежде наш май. Франка положила голову мне на плечо.

— Сколько всего есть на свете! — воскликнула она. — Сколько всего могло бы быть! Мы могли бы, например, вместе поехать к тебе на родину.

«Не надо, Франка! — хотел я сказать. — Ты сама не знаешь, что делаешь». «Боже мой, — думал я, — у меня нет больше ни сил, ни желания жить». Я стал легким, как птица. Меня неудержимо потянуло вслед заходящему солнцу. «Боже мой, — еще раз мелькнуло в голове, — сможет ли Франка последовать за мной в этом неодолимом вихре, который уже подхватил нас, как сухие, крутящиеся на лету листья, и понес над равнинами, погружающимися во мрак?» Я еще успел разглядеть реки — все они текли на север меж плоских берегов и долго петляли, прокладывая себе путь к морю.

Тишину лугов охраняла недвижная стена леса. Лишь где-то вдали скрипнуло колесо запоздалой телеги да звякнула колодезная цепь.

— Что это? — услышал я совсем рядом голос Франки.

В ответ я только покачал головой. «Подожди, — сказал я себе, — нельзя ничего объяснять раньше срока». Откуда же взялась эта тишина? Мы оказались на деревенской улице, там, где последние домики рассыпались в беспорядке, точно выбившиеся из сил и застывшие на месте бегуны. Над волнистым полем овса уже показался зловещий край луны. «Ночь наступила, — подумал я, — ночь застала нас здесь, среди колодцев и вечных странников». Там, за лесом, раскинулись старинные города; кованые вывески трактиров погромыхивают на ветру, над пустой рыночной площадью плывут удары башенных часов.

Я наклонился над этой тишиной, как будто заглядывал из темноты улицы в низенькое окошко, за которым люди сидят при свете лампы. И отчетливо увидел их милые сонные лица, их неподвижные фигуры с шитьем на коленях или книгой в руках — как на гравюрах Людвига Рихтера{72}. «Нет, нет, нет, не хочу!» — вновь беззвучно завопило во мне. Я видел, как надвигалось то, что теперь стало явью, я с самого начала ожидал этого, в моих ушах это звучало раньше, чем кто-то где-то начал наигрывать свои пассажи — все время одни и те же такты из экспромта для рояля Шуберта.

— Это Германия, Франка, — сказал я.

Звуки рояля почти потонули в волнах музыки, которые принес с собой ветер и в которых слышались и резкие, чистые, серебряные трубы Баха, и мрачные контрабасы Бетховена, и средняя часть четвертого концерта для скрипки Моцарта — мощный поток звуков, захлестывавший все, что встречалось на его пути. «Нет, не хочу», — опять подумал я. Я попятился и с надеждой поднял глаза на окна второго этажа, словно ожидая, что оттуда придет спасение.

Но только одно окно распахнулось. В луче желтого свете, падавшего из-за ее спины в темноту, появилась девушка с распущенными на ночь волосами. Она склонилась над цветочными ящиками, я видел лишь мелькание ее рук. А потом услышал, как она тихо и задумчиво напевает:

Будь верен мне,

Как я верна.

И разлучит нас

Смерть одна.

Я испугался. Слышно было, как песок скрипнул у меня под ногами, когда я рванулся прочь. «Я умираю. — слышал я голос девушки за спиной, — я умираю, умираю».

Вокруг пылала улица, и у меня ничего не было, кроме пистолета и неоконченного письма, а Франка сжимала в руке последнюю бутылку с зажигательной смесью. Мы стояли, прижавшись к какому-то столбу. Я смотрел на ее светлые волосы, кое-где подпаленные пожаром и припудренные известковой пылью. Все же хорошо, что мы вместе. Теперь мы смотрели лишь вперед, в будущее, — с таким же напряженным интересом, с каким рабочий, только что закончивший какую-нибудь деталь, рассматривает ее, видя в ней часть сложного и совершенного целого.