Вечеринка: Книга стихов - [5]

Издавна настоянный на норд-остах,

поданный с туманом веселый роздых.

Собака Фо

1. «Когда суета утихнет, тщета наскучит…»

* * *

Когда суета утихнет, тщета наскучит,

чудачество опротивит и комильфо,

личный доктор Великого Кормчего, старый Щелкунчик,

на Троицком поле

ночью

гуляет с собакой Фо.

Исполнилось двести лет

забытому днесь пожару,

вода и ветер выходят из берегов.

Собака

приносит хозяину призрак шара,

семь тысяч глиняных воинов спят недаром

в глубине

             зачарованных

             докторовых

             зрачков.

Обшлага двух цветов потрепанных: стали, хаки;

око Марса видит

             поля и сады,

когда от прогулки хозяина и собаки

в будущем

остаются

следов следы.

Ну, а пока возвращаются в дом, где дыбом

шерсть на загривке,

порядок пуще докук,

чтобы приснилась зашторенному тубибу

самая длинноглазая из пичуг.

Снятся собаке Фо

то свора, то стая,

то потаенный город. А человек

видит яснее ясного, в яви тая,

горький и голубеющий дым Китая

над желтизною победных даосских рек.

И от их снов к утру

выпадает

снег.

2. «Что толку…»

* * *

Что толку,

что он учил ее играть в маджонг? Она

с трудом освоила и кегли. Но

выстраивает их (с мизинец) ряд точеный,

наморщив лоб, малютку-шарик катит

слоновой кости.

А потом смеется

и шелковым холодным рукавом

случайно

со стола

сметает беззащитные бирюльки.

Что толку,

что китаянки слушались его,

как императора?

Она милее всех,

наложница из постаревших школьниц

с одной из тихих питерских окраин,

из дома в безымянном тупике.

У ней стоят в бутылке камышинка,

репейник, одуванчик.

И не прочь

хотя бы истрепать, если не сгрызть

неутешительную икебану

его сопровождающая к даме

собака Фо.

3. «Она рисует на стене…»

* * *

Она рисует на стене

камыш, кувшинки, трех лягушек.

Как весело ему в ее хрущобе!

как в путевом дворце Кекерико.

Будь его воля, будь все чуть иначе,

он бы хотел увидеть на спине

любимой

(под лопаткой, например,

под правой, в частности)

татуировку —

зеленую лягушку, —

чтоб над ней

три родинки

играли

в три звезды.

4. «—…если вилкой…»

* * *

— …если вилкой

намять на блюдечке котлету с тортом,

украсив зеленью, — увидишь призрак

восточной кухни.

Что ты за чертовка!

Зачем ты сыплешь сверху красный перец?

А вот за ягодку

клубники

из варенья —

две благодарности

                            по гарнизону…

5. «—…в багажнике…»

* * *

— …в багажнике

канистра для бензина,

немного ветоши,

два шелковых халата,

штиблеты старые,

бутылка водки,

Жюль Верн, Агата Кристи, атлас мира,

самшитовый

                 домишко

                             для маджонга;

пошарь в углу:

за шиной, под домкратом,

лежит в коробочке

колечко с изумрудом.

Да не забудь

найти и бросить мячик

собаке Фо.

6. «Если будет у нас дочь…»

* * *

Если будет у нас дочь,

научи ее крутить шелк,

научи ее ткать ковры

цвета кошенили.

Научу ее играть в го,

читать «Книгу перемен»,

петь «Гандзю-любку».

Если будет у нас сын,

пусть будет чуть-чуть даос.

Ничего ему не дари

на память обо мне.

Пусть сама память обо мне

уйдет со мною.

Но

когда-нибудь

со дна его зрачков

всплывут

семь тысяч воинов из глины,

тайное

войско

тайных

мыслей.

Полетят над ними облака.

Трава забвенья зашуршит.

Выйдет из травы собака Фо

и подарит ему,

сыну моему,

мячик свой волшебный

на счастье.

7. «На пустыре подлунном…»

* * *

На пустыре подлунном

у Поднебесной на краю

я про печаль тебе мою

почти пою.

Здесь только стебли и листы,

стволов и крон тут нет.

Но мы на «ты»

с такой громадой лет.

Ах, под Обводным шорох-шаг

(а может, шифр и код)

из мезозойских глин.

Как будто лунный свет

в поход

идет

над тысячью плотин.

Со дна даосских желтых рек

(волнист песчаный свей)

всплывают:

площадь,

доктор,

снег.

собачий беззаботный бег,

китайский соловей,

который курскому, знать, брат

и помнит ночь и рань,

а также город Холмоград

с рекою Потудань.

«То-то холодно поветям…»

* * *

То-то холодно поветям,

всё летуче: пух и прах;

ты ли это, или ветер

дверь захлопнул второпях?

То-то весело вертлюгу

и гурьбе колесных лир;

бьют луга поклоны югу:

север небо отворил.

«Весна настает, но я ли тому виной…»

* * *

Весна настает, но я ли тому виной,

а жизнь отлетает, не стоит тому мешать;

уволь меня от посылок, дружок родной,

пришли мне письмо, и стану я им шуршать.

Почини в стране любви кровлю, и будет кров,

а от улыбки и вздоха родится слог.

Цена всем большим распадам — несколько слов,

знак препинания, области между строк.

Что за деревья! листья — писем листы!

в этих бы рощах вечный пел соловей,

и возникала бы жизнь из пустоты,

шла по тропам чернил под рукой твоей.

«Мгла октября нас ничему не учит…»

* * *

Мгла октября нас ничему не учит,

хоть вся она — предчувствие разлуки.

Пустынно суетливое шоссе,

забвенны придорожные трактиры,

разобраны перроны дачных станций,

замешана грязища долгостроя,

загадочны гербарии обочин.

Туман нас настигает, как письмо

от некоей планеты без названья.

Без толмача его не прочитать.

«Как много на дачных станциях…»

* * *

Как много

на дачных станциях

случайных пассажиров

в воскресный хмурый вечер октября.

Как одинаково

молчат они в печали,

фигурки с сумками

и рюкзаками,

старик с лукошком,

девушка с письмом.

Как бесприютно

светятся огни

осенних

долгожданных

электричек.

Из цикла «Retro»

«Всем показывали жизнь на театре…»

* * *

Всем показывали жизнь на театре,

где не очередь, не лагерь, не нары, —

декорации, то фосфор, то натрий,