Вечеринка: Книга стихов - [2]

* * *

Тень горбуньи-пианистки,

старой феи;

на Басковом переулке

перед нею я робею.

Сказка Гофмана таится

в метрономе.

Синий снег летит и длится,

тихо в доме.

Ни числа, ни года; Хронос,

видно, грекам бог — и только.

Шитте, Шуман, Дварионас,

птичка-полька.

14. «Поставь мне Вяльцевой пластинку…»

* * *

Поставь мне Вяльцевой пластинку,

старый клоун,

поправь на стенке натюрморт

в простом багете.

Лампу зажги

цветного стекла,

чтобы душа моя не спала.

15. «У входа в музей граммофонов…»

* * *

У входа в музей граммофонов

станем пить чай.

Кто сказал «здравствуй», мой милый,

скажет «прощай».

Давай рукоятку покрутим,

пусть в раструбе время поет,

его волн прибой

высокой водой

ступени у ног зальет.

И тут же начнется осень,

и безвременник расцветет.

«Все-то сходишь с дистанций, Констанций…»

* * *

Все-то сходишь с дистанций, Констанций,

мытарь воздуха, сна имярек.

Скучно жить возле атомных станций,

на помойках чужих дискотек.

Что за доля тебе выпадает

выбирать Ойкумены края,

где действительность не совпадает

ни с одним из событий ея!

В небесах электрический сполох,

невесомая ткань на весу,

а на полюсе холода олух

лед сверлит, ковыряя в носу.

Оперилась юдоль, на пропеллер

в облака телеса подняла,

уводи коров, пастырь их Стеллер,

тает прорубь, не наша взяла.

Игрецов назывная порода

раскумарнлась, хлябь ощутив,

карнавальные Фрида и Фродо

в ореоле китайских шутих.

Пробирается некто ночами

(Фейерверк ли? Фрейшиц? Фейербах?),

страз в ноздре, капюшон за плечами,

мышь подмышкой и крыса в зубах.

Ах, Констанций, с ночного загула

возвращаться в свой час надлежит.

Но, на Пряжку попав из Стамбула,

переулок Джамбула лежит.

Спит Васильевский, снится Крестовский,

в звуковой волновой быстрине

невидимка поет Хворостовский

о почти позабытой стране.

«Лукоморье, глухомирье, воздух чувств…»

* * *

Лукоморье, глухомирье, воздух чувств.

Подари мне хоть какое: «Чу!» — из уст.

Петр и Павел час убавил, у крыльца.

Спит на листьях и на травах зеленца.

Лето, лето, лукоморье, пруд и луг.

Дай мне дольку от раздолья, милый друг,

ведь недаром, весела да зелена,

ходит-бродит брага летнего вина.

То волна найдет на камень, то коса,

лед и пламень, ледниковые леса;

чуть оплавлена опушка от жары,

так мерещатся пожары да костры.

Оборотишься — не верба и не ель:

только холод, только солод, только хмель.

«Ах ты, нежить городская…»

* * *

Ах ты, нежить городская,

село глухое,

смени сервер,

прекрати жевать жвачку,

протри зенки.

«Чуть присядешь на кухне на корточки…»

* * *

Чуть присядешь на кухне на корточки

подле пары кошачьих персон,

а уж воздуходувкою форточки,

искушая, играет муссон.

Ах, голубушка, лето проносится,

пыла, душенька, прок невелик.

Оглянись — и взлетит с переносицы

мотылькового отсвета блик.

Голубями окно приголублено

(коготки у карниза в ходу),

влюблено в ветродуй, недолюблено

незакатным лучом на беду.

Что безбрежности берег и лоции,

даже эхо беззвучно стократ,

где сто лет над дворами-колодцами

башни замков воздушных стоят.

«Запечатлей Шамбалу и Гиперборей…»

* * *

Запечатлей

Шамбалу и Гиперборей,

щелкни затвором, —

мы улыбнемся хором,

вычисли, оцифруй

воздушный поцелуй,

травы на берегах,

профили в облаках,

сирень и камедь;

глядишь, и вычеркнет

из памяти всё

фото на память.

«Ты в любую минуту, когда захочешь и сможешь…»

* * *

Ты в любую минуту, когда захочешь и сможешь,

увидишь подъезды, улицы, мостовые,

где то лунный блеснет, то солнечный камень,

где прошла моя жизнь и легка была ее поступь.

«Сколько ни сочти…»

Н. Малевской-Малевич

* * *

Сколько ни сочти

лепестков и нот,

сколько ни итожь, —

слово ноябрю.

Потому что в саду

господина Рю

идет дождь.

Виден каждый шаг,

каждый стебель наг,

анонимен миг

розы имярек.

Потому что в саду

господина Рю

лежит снег.

Но и этот сад,

корейский Эдем,

бытия грот,

не зависит от

восходящих солнц,

падающих нот,

потому что в саду

господина Рю

на цветах лед,

но сегодня сад

господина Рю

спрятан в витраже,

и его портрет

в вечности парит,

словно в мираже.

«На одном из чердаков дач холодных…»

* * *

На одном из чердаков дач холодных

позабытый лежит задачник

нерешенных задач твоих, осень.

Двор осыпан золотом нищих —

свежеопавшей листвою,

о которой дождь нагой мечтает

да оборванный разбойничий ветер.

Ночной дозор

Старьевщик, все знающий о тряпье,

точильщик с искрой на острие

ножа, с метлою мегера,

невозмутимый ночной портье —

китаец из «Англетера»;

энкавэдэшники (дружный клон,

в ногу, ребята, левой!),

чрезмерно женственный аквилон

с прокомиссаренной девой,

блатарь, заглядевшийся на бегу

на золото букв портала,

четыре крысы на берегу

светящегося канала,

скульптуры, тоской зеленой больны,

бездомный в норе укромной

и маленький ангел в створе весны

над замершею Коломной.

«С утра, поочередно, спеша, как на пожар…»

* * *

С утра, поочередно, спеша, как на пожар,

маляр, курьер, электрик, жилец и антиквар

в мои стучали двери, тот выйдет, та войдет,

как суета гуляла, судьба не разберет;

редактор, друг, подруга и почтальон с врачом,

а к полночи соседка с потерянным ключом.

Сквозняк летал, довольный, с порога до окна.

А дальше воцарилась на месяц тишина.

«Когда затянутое илом…»

* * *

Когда затянутое илом

со дна поднимется к душе,

мне снится прошлое, друг милый,

но в виде прошлого уже.

Переполняются лакуны,

в них проявляются луга,

посеребренные лагуны