Вечеринка: Книга стихов - [17]

И то явью идет, то дремой ползет, то стремится снами.

Время — вряд ли план на квартал, на год, но всему есть время.

Мне пора бежать, вот спешит народ, ну, и я со всеми.

«Я еще вернусь… — дребезжит вагон, — …к тебе, моя тайна…»

«Я еще вернусь… — поезд под уклон, — к тебе, мое чудо…»

И по шпалам стук:

                           «Я еще вернусь, возвратиться дай мне…»

И по стыкам звон:

                           «Из-за лет и зим,

                           ниоткуда…»

«Я еще вернусь, я еще вернусь птичьим клиром,

я еще вернусь, только обернусь небом сирым,

полым облаком, прилетевшим из-за Офира,

финских роз кустом, братом дремы или аира».

5

Зима вселилась на века в квартиры наши и кварталы,

работала наверняка и нас едва не доконала.

Волхвов, шаманов, чародеев, авгуров, магов, колдунов,

сивилл прогнозов и халдеев мы слушали, лишаясь слов.

То начиналась эта сушь со взвесью нафталинной в глотке,

сверкающею пылью чушь скрипела в каждом околотке.

То проступал мороз сырой, сквозь лед прощупывая жабры,

то дождь, летя, жужжал, как рой, и жалил нас осою Фабра.

Валивший из подвалов пар грозил отменой отопленья,

пугал гриппозным бредом жар и гололедом — потепление.

О наши бедные сердца! Тела, бредущие отлого…

Как под созвездием Стрельца мы ожидали Козерога!

Мы торопились в Новый год, искали связки канители,

предохраняя от невзгод, шары сверкали и звенели.

Циклон или антициклон пошел на нас волной воздушной?

Но снег просел, подтаял склон, и лед расплакался бездушно.

В тумане диккенсовских чар

тревога Мару настигала.

В затылок ей из-за плеча

дышало нечто. Отмахнувшись,

она бежала в магазин,

освободившись от работы.

Но в очередь с ней в ряд один

вставало призрачное что-то.

Она летела в детский сад,

а этот мотылек — по следу.

И дома, в коммунальный чад,

невесть что снилось ей на среду.

Порой, не сладивши с собой,

она звонила в дом пустой.

Заброшенных закрытых темных дач

ей виделись ночные перегоны,

осевший снег, клепсидр-сосулек плач,

немые волглые перроны.

Реляций, станций, перелесков, рощ

адажио и скерцо из балета,

обвалы снега, стон его и мощь

торосов на заливе в полночь эту.

По Комарову призрак Келломяк

бродил, мерещился, стучал в квадратики цветные

немых веранд, и вьюги белый флаг

ввергал округу в морок или мрак,

в переговоры назывные.

Среди сугробов, замерших гуртом,

остуженный, простывший, тихий дом,

где царствует великий важный холод,

где блещет в свете лунном и фонарном

стекло портрета умершего Баха,

и капли вдоль стекла летят шальные,

прозрачные, со щебетом и всхлипом,

и имя Капельмейстера лепечет

полночный и подтаявший лесок.

И три один — какая нынче грусть!

какая прелесть предвесенней муки! —

и семь четыре — в ледяную горсть

по капельке слетают — ноты? звуки?

В пустом дому звенящий телефон…

Дон-дилли-гоп… и тилли-тилли-дон! —

откликнулась струна в груди рояля,

вздохнул верстак, скучающий в углу,

упал последний уголек в подвале

на груду — прошлогоднюю золу…

Назавтра разбудил ее звонок.

— Я слушаю, — Привет тебе, Марина.

Ты извини, что я чуть свет в окне;

звонить мне не хотелось при жене.

Я с дядей виделся вчера; ты помнишь

рисунок твой? Ну, тот, где этот дом;

ведь мы и познакомились на том… —

У ней немножко изменился голос,

когда она промолвила; — Да-да. —

— Его хозяин заболел; письмо

прислал он дяде из больницы.

Второй инфаркт, придется подлечиться.

Как ты живешь? — Нормально. Что у вас? —

— Так мы на вы? Все у меня тип-топ.

Как мальчик твой? — Скажи, который час? —

— Должно быть, восемь. Мне пора. — И мне. —

— Пока. — Звенит будильник в тишине.

Люблю я письма получать и открывать почтовый ящик,

в беседе призрачной скучать по — с глазу на глаз — настоящей.

Люблю я почерка образчик, причуды марок, штемпеля

и почтальона, что обрящет меня, по улицам пыля.

Письмо, мне текст не важен твой, любой — условный знак заботы,

любви свидетель деловой, какой-то общей песни ноты.

Не избалована теплом, а также ролью адресата,

шепчу: спасибо вам на том, что написали мне когда-то.

И вот опять — перо и тушь, письмо (и между строк рисунки)

о ряде книг, о пользе стуж, пейзажи, ветки и парсунки.

Старалась Мара, как могла, быть беззаботной и беспечной,

соткала строчку, солгала, чуть-чуть поплакала, конечно,

и продолжала, заспешив, о свойствах кошек или мошек,

а не о том, что ни души, что не помочь и чем поможешь,

а не о том, что пуще всех судьбы ударов и укоров

боится образа больниц, их капельниц и коридоров.

Не о работе по ночам, безденежья, ребячьей хвори,

а о снежинках по плечам, дорожке лунной в Черном море.

Кончался просьбой написать две строчки о своем здоровье

эпистолярный образец романтики и многословья.

Две марки, полные цветов, она, вздыхая, отобрала

и, сына уложив, письмо в тот самый вечер отослала.

А через месяц или два пришел ответ, что все прекрасно,

здоровье есть, болезней нет, приедет ли, пока неясно.

Зима сорвалась с места враз, ломала ветки под норд-остом,

из сердца вон, долою с глаз ее проваливался остов.

Войска снегов легли в полях, вскрывались реки, точно вены,

пел хор забывших холод птах пронзительно и вдохновенно.

Пылали окна и цвели на подоконниках фиалки,

трава рвалась из-под земли, и полыхали полушалки.

Закат, как зарево, стоял над гибнущим подранком-мартом,