Вдовы - [2]

— Эти парни из бюро погоды.

— Так и надо было сказать. Ну, ответь, Бога ради, почему люди то и дело говорят: «они»? «Они» — то, «они» — се. И это вместо того, чтобы честно сказать, кого именно они имели в виду.

— Что это с тобой нынче? — крайне удивленный, осведомился Моноган.

— А то, что мне не по душе те, кто только и твердит: «они» — одно, «они» — другое. Не нравятся мне такие люди.

— Но я-то тут при чем? — По лицу Моногана было видно, что он задет за живое и даже оскорблен. — Я твой напарник.

— В таком случае кончай талдычить: «они». «Они» — то, другое, третье.

— Ясное дело, прекращу, — сказал Моноган и направился в противоположный угол комнаты, где стояла еще одна черная кожаная софа. С минуту он злобно рассматривал ее, потом всей тяжестью плюхнулся на нее.

Браун глазам своим не верил: «Эм энд Эм» ссорятся?! Это они-то, неразлучные чуть ли не с рождения? Невозможно! И тем не менее факт: вон там, на софе, Моноган — надутый и злобный, а здесь Монро — на взводе. Браун счел за лучшее не встревать в это дело.

— Люди — они такие, — не унимался Монро. — У меня от этого шарики за ролики заходят. — Выдержав паузу, он обратился к Брауну: — Ну, скажи: а тебя это не сводит с ума?

— Да мне как-то все без разницы, я на это просто не обращаю внимания, — ответил Браун, твердо решивший соблюдать нейтралитет.

— А я знаю, в чем дело, — подал тут голос Моноган. — Это тебя жара бесит.

— Никакая не жара! — взорвался Монро. — Будь она проклята. А те, кто твердит — «она», «они»…

Браун сосредоточенно уставился в потолок. Почти двухметрового роста, весом едва ли не в центнер, Браун по всем статьям превосходил обоих парней из бригады по расследованию убийств. Но он чувствовал, что лучше не рисковать, в любую секунду их ссора могла обернуться против него, ляпнешь что-нибудь — и готово дело; время сейчас такое: в этом городе каждый чернокожий должен быть начеку; не осторожничать можно лишь с теми, кому полностью доверяешь, например Карелле, вот только неизвестно о политических и религиозных пристрастиях двух «Эмок». Их ссора была чем-то вроде семейной сцены, так стоило ли связываться? Не хватало только потасовки в такую жару.

Кожа у Брауна была цвета хорошо прожаренного колумбийского кофе, глаза карие, черные курчавые волосы, широкие ноздри, толстые губы — в общем, типичный негр. За долгие годы он привык считать себя чернокожим, хотя были и почернее его. Брауна хоть распни, он ни за что не станет зваться афроамериканцем. Только слабаки с комплексом неполноценности прячутся за этой словесной мишурой. Придумывать «лейблы» — путь в никуда, особенно если подумать о том, кто ты и откуда. Единственное, что необходимо, — это каждое утро смотреть на себя в зеркало. Браун делал это всякий раз поутру и тогда видел смазливого щеголя. И не хочешь, а улыбнешься. Так-то, парень…

— А вот есть люди, — вдруг сказал Монро, снова набирая пар, — которые заявляют: «Они говорят, что будут опять повышаться налоги». Спроси у них, кто же это «они», и услышишь в ответ: «они» — это брокеры-инвесторы или финансовые учрежде…

— Ты сам только что это сделал, — сказал Моноган.

— Что сделал?

— Сказал, что если спросить их, кто это «они», то услышишь в ответ, что это — инвесторы.

— Никак в толк не возьму, о чем ты говоришь.

— Говорю о тебе: сам жалуешься на людей, которые говорят «они» — то, «они» — се, и сам же только что сказал «они».

— Вот уж ничего подобного я не говорил, — взвился Монро. — Говорил или нет? — обратился он к Брауну, снова стараясь втянуть его в перепалку.

— Привет, привет, привет! — радостно воскликнул медэксперт, входя и избавляя таким образом Брауна от ответа детективу Монро.

Он поставил на пол сумку и стал вытирать брови и так уже мокрым платком. Затем произнес, обращаясь ко всем:

— Ну не Сахара ли снаружи? Извините за то, что припозднился.

Подхватив сумку, он устремился туда, где лежала жертва, тихо произнес: «О Боже…» — и опустился на колени рядом с убитой. Моноган встал с софы и присоединился к остальным.

Все молча наблюдали, как доктор приступает к обследованию.

В этом городе ни в коем случае не прикасайтесь к мертвому телу, покуда кто-нибудь из отдела медицинской экспертизы не вынесет свой вердикт: это — мертвое тело. Следователи обычно толковали это табу расширительно, а именно: старались вообще ни к чему не прикасаться до тех пор, пока медики не скажут своего слова. Бывало и так, что входишь в квартиру, а там нагишом пожилая леди, и умерла-то она уже несколько месяцев назад и, вообще, лежа в ванне, превратилась в студень. Так нет же! Жди, пока судебный медик не определит, что она мертва…

И вот теперь все они стояли и ждали. Медик осматривал усопшую точно так же, как если бы та была еще жива и нанесла ему обычный ежегодный визит. Он осматривал ее, прижимая стетоскоп к груди и щупая пульс, считал уколы, порезы и ссадины все до единой — их на круг оказалось тридцать две. Не пропустил нигде ни одной, даже трещинки в области таза. Такая скрупулезность привела полицейских в состояние лихорадочного ожидания: а что, если она все-таки не умерла?

— А ведь небось трудно с ходу определить, правда, док? — спросил Моноган, подмигивая Монро, к удивлению Брауна.