Вдовы - [16]

Но сейчас — ждать.

Весь в черном, с ног до головы. Легкий черный спортивный костюм, черные носки и кроссовки, черная лыжная шапочка, надвинутая до ушей: поди разбери, какой у него цвет волос. Ни один пешеход, ни один мотоциклист не сможет потом точно описать.

Когда тот вышел из здания, было без двух минут девять. Он сказал что-то привратнику, который выбрался на улицу подышать воздухом, а затем направился к углу дома, ведя собаку на поводке. Восемь часов пятьдесят девять минут. Темная пустая улица — ни машин, ни прохожих… Даже привратник вернулся в подъезд… Вперед!

По диагонали пересечь улицу… Револьвер наготове…

Остановиться на тротуаре перед ним и направить на него револьвер.

— Вы с ума сошли? — сказал он.

— Да.

Спокойно, спокойно.

И выстрелил в голову четыре раза.

А потом пристрелил скулившую собаку — для ровного счета.

* * *

Этот район был заселен преимущественно итальянцами. Улица застроена в основном трех-четырехэтажными каркасными домами, на уровне мостовой — лавки и харчевни, тогда как их владельцы обитали на верхних этажах. На этой улице еще сохранились деревья. Пекарня зажата между продуктовой лавкой и сосисочной, на окне которой сохранилось итальянское название — «Салюмерия». Никаких мерзких надписей-графитти на стенах. Истинная реминисценция Старого Света властвовала во всей округе.

Карелла хорошо помнил детство, проведенное здесь. От всего веяло чем-то итальянским. Даже радиовещание велось на итальянском языке, и часто звучали такие песенки, как «Тарантелла», «О соле мио» и «Фуникули-фуникула». Музыка лилась из окон на улицы, в горячий, наполненный солнечным светом воздух.

Он не забыл, как по субботам помогал отцу в пекарне и в булочной, когда там был наплыв покупателей. Он месил тесто, а отец занимался более трудным и деликатным делом — пек пирожки-пастрами. Руки Кареллы были по локоть в муке. Надо же — он месил тесто!.. Когда ему исполнилось четырнадцать или пятнадцать, — сейчас уже точно не вспомнить, — Карелла, который, как говорится, засиделся под мамашиной юбкой, вдруг начал находить сходство между тестом и девичьими грудями. Да, он месил тесто… И кстати, похоже оно было на груди некоей Марджи Кэннон. А подобные мысли появились у Стива после того, как он впервые в жизни обжимался с этой самой Марджи. Ну, не исключено, что они и у других девчонок были такие же…

Марджи Кэннон.

Вся, вся в веснушках! Они были даже на ее груди. Он сделал это открытие, когда стащил с нее сначала блузку, а потом и бюстгальтер. Это произошло под вечер в субботу; дождь колотил по стеклу, а Стиву казалось, что он бил не по окнам, а по его сердцу. Оба они были словно в горячке. И случилось это в ее комнате, в доме, неподалеку от дома Кареллы… Родители ее, помнится, уехали не то что-то покупать, не то что-то продавать, а возможно, еще куда-нибудь. Самое замечательное состояло в том, что они отбыли почти на целый день.

— Их не будет до четырех или даже до пяти, — сказала Марджи. — Возникни предо мной из дождя, Стив.

Последняя фраза, — Стив помнил и это, — была заимствована из модной в то время джазовой песенки… А вообще-то Стив заходил к ней, чтобы вместе смотреть комиксы. У Марджи была лучшая коллекция комиксов. Другие девочки и мальчики тоже приходили, иногда даже из отдаленных кварталов, чтобы насладиться комиксами Марджи Кэннон. Ее родители поощряли такое общение, считая, что это лучший способ накопления светского опыта. Но они ни за что на свете не оставили бы свою любимую юную дочурку в когтях ненасытного безумного зверя, именуемого «Похотливый Стивен», и, уж во всяком случае, не в такой ненастный августовский день, когда вокруг вспыхивали молнии и гремел гром, а это, ясно же, довело кровь молодых людей до точки кипения.

Один с Марджи Кэннон в гостиной ее дома. Без родителей! Дождь хлестал по окнам как сумасшедший. Их головы трогательно соприкасались. Над книжкой с комиксами. Его рука на диване, позади Марджи. Она держала книжку правой рукой, а Стив — левой. И вот их головы почти соединились. Внезапно он ощутил прикосновение ее волос к своей щеке. Длинная светлая шелковистая прядь ласкала щеку. Сидящая рядом зеленоглазая, вся в веснушках, ирландка Марджи Кэннон гладила его щеку своими локонами. Он почувствовал неудержимое восстание в брюках.

Сегодня он не смог бы вспомнить, какой именно комикс лежал тогда перед ними. Кажется, что-то о «легавых» и суперпреступниках. Нет, он не помнит. Зато запомнил, в чем была Марджи. Это он хорошо помнит до сих пор: на ней была короткая выцветшая джинсовая юбка и белая блузочка с рукавами и пуговичками на груди. Веснушчатое хорошенькое личико, тонкие руки, тоже с веснушками. Словом, вся в веснушках. Он установил это несколько позже, а пока чувствовал электризующее, бросающее в дрожь прикосновение шелковистых волос к его щеке. Она подняла левую руку и убрала волосы. Их щеки пришли в соприкосновение.

Это произвело такой эффект, словно ослепительный свет вдруг хлынул на страницы книжки. Не решаясь посмотреть ей в глаза, он сосредоточил все свое внимание на сверкающих строчках; они как бы ожили и заиграли основными красками; красное, синее и желтое теперь было рельефно очерчено невыносимым черным. Стив попытался сфокусировать взгляд на фигурах, застывших в ненатуральных позах, и на кричащих, неожиданно ненормально увеличенных подрисуночных подписях: «ПОУ», «БАММ», «БЭНГ» и «УХХ».