Вдовцы - [38]

— С удовольствием. Он ловким жестом налил мне вина.

— Мне повезло, — продолжил он, — я нашел в деревне очень приятный дом… В делах я удачлив… И вот сейчас я его благоустраиваю по своему вкусу. Вам наверняка понравится. Жить здесь стало просто невозможно. Меня поминутно беспокоят. Я даже подумываю… Он медленно поставил свой стакан обратно на поднос.

— Извините меня за бестактный вопрос… Связаны ли вы каким-либо контрактом или свободны, совершенно свободны?

— Я свободен.

— В таком случае не согласитесь ли вы по-настоящему стать моим секретарем?.. Я спрашиваю вполне серьезно. Вы себе не представляете, какую почту я теперь получаю! Я просто не знаю, с какого конца к ней подступиться. Само собой, я обязан ответить на все эти письма, но у меня не хватает мужества. И знаете, поклонницы, в моем возрасте… Он шаловливо захихикал, что прозвучало неуместно в его строгом кабинете.

— А кроме почты телефонные звонки множества знакомых, которые полагают, что их поздравления доставляют мне удовольствие. Вы лучше меня найдете для них подходящие слова. Соглашайтесь, Серж — и вы не пожалеете. Я оценю ваши услуги… очень щедро. Что вы на это скажете?

Я часто смотрел документальные фильмы об Африке. Один из них пришел мне на память. Крупного хищника — из тех, к кому приближаться рискованно, — загоняют в яму, замаскированную ветками, забивают издалека, практически незаметно для животного. Гараван загонял меня постепенно. Он все предвидел, все подготовил… Даже это предложение, которое наверняка составляет часть его плана. Он считал, что может со мной хитрить. Я изобразил на лице нерешительность. Он снова взял в руки стакан, но не пил, а посматривал на меня из-под прищуренных век.

— Я несколько смущен.

— Но вам нечего смущаться! — вскричал он. — Это я буду вам премного обязан. Скажу вам по секрету: я человек скрытный и даже робкий… Да, робкий. Мне требуется невероятно долгое время, чтобы привыкнуть к новым лицам. С вами же я чувствую себя легко, потому что вы хорошо знакомы с проблемами, с которыми столкнулся я… Я имею в виду литературные проблемы… Мы понимаем друг друга с полуслова, и поэтому вам нет цены. Он осушил свой стакан и машинально посмотрел его на свет.

— Ну что ж, — сказал я, — да будет так. Когда приступать?

— Благодарю… Благодарю вас, Серж… С завтрашнего дня, если пожелаете. Скажем, с девяти до полудня и с четырнадцати до восемнадцати… Вас устраивает такой распорядок дня?.. Отлично! Он извлек из внутреннего кармана чековую книжку.

— Нет, не возражайте. Это вам на первые расходы… Одна деталь меня несколько смущает… Ваша борода… Я ничего против нее не имею… но предпочитаю, чтобы вы ее сбрили… Вам предстоит принимать людей… а у Патриса Гаравана привыкли к известному… как бы это сказать… известному стилю.

Черт побери! Гараван стремился вернуть меня к облику, который запомнили свидетели из «Золотой рыбки». Он протянул мне чек. Я прочел вписанную им сумму: тысяча франков. Сложив чек, я суховато поблагодарил. И я знал, что он понял: я не поддался на обман.

Он посмотрел на свои часы — спортивные часы со множеством циферблатов, которые никак не вязались с его черным пиджаком отличного покроя.

— Уже поздно, — сказал он. — Мы возобновим работу завтра. Мне кажется, дела наши идут неплохо, не правда ли? И я представлю вас Оппенгейму, моему продюсеру. Очаровательный человек, и ничего от промышленника. Его цель — не коммерческий фильм, а фильм искренний, способный тронуть зрителя, понимаете? Он проводил меня до лестницы и пожал мне руку.

— Я очень доволен, Серж, очень доволен… Поскорее возвращайтесь!

Дома я долго стоял под душем. Как древние, я верил в то, что вода смывает позор. Секретарь Гаравана! Среди всех гримас жизни эта наверняка выглядела самой отвратительной.

На следующее утро я перевел деньги с чека на свой банковский счет и сбрил бороду. Отныне мое нагое лицо напрашивалось на изобличение. Я позвонил у дверей Гаравана. Меня приняла старая Анриетта.

— Мсье нет дома, но он сказал, что вы знаете, чем надо заняться.

— Да, я в курсе.

Я направился прямо к письменному столу, на краю которого лежала стопка нераспечатанных писем и записка Гаравана:

«Извините меня. Я должен на сутки уехать. Отправьте почту. Благодарю».

Я сразу узнал почерк. Тот самый, что на конверте пневматического письма. Значит, сомнений больше нет. Человек, писавший Матильде, а также наверняка тот, кто звонил ей по телефону, — именно Гараван. Но, по мере того как сомнения рассеивались, мое озлобление оживало. Оно еще больше усилилось, когда я стал просматривать письма, по сути дела, адресованные мне. «Я только что прочел „Две любви“, и роман меня потряс… Ваша столь волнующая книга рассказывает мою историю почти что слово в слово… Какое глубокое постижение психологии и какая тонкость чувств…» По большей части писали женщины. Одна из них начала письмо так: «Мэтр, прочитав ваше замечательное произведение, я почувствовала такую близость к Вам…» Я даже обнаружил в конверте фотографию — молодая женщина в шортах с теннисной ракеткой в руке. Я был не только удивлен обилием писем, поскольку не имел за плечами никакого опыта писательского успеха, но еще и тронут, взволнован столькими знаками уважения. Значит, у меня, такого одинокого, такого покинутого, есть друзья, бесчисленные друзья. А Гараван осмеливался подвергать меня подобному испытанию! Фимиам славы — моей славы — мне приходилось вдыхать опосредствованно, стыдясь и как бы украдкой. Я его убью! Из нас двоих один лишний. Гараван подготовил для ответов визитные карточки. Я впрягся в работу. «Весьма польщен», «Благодарю Вас» и тому подобное.