Вдова - [10]

Маруська неуклюже поклонилась, более мотнув задом, чем головой, и побежала на кухню. А Дубравин с приезжими принялся обсуждать какое-то дело. Даша краем уха слышала спор. Всего не поняла, только видела, что все сердились — и Дубравин и приезжие.

— Мы ехали на стройку, а не на курорт, — раздраженно говорил черный.

— Кладчики сейчас везде нужны, — поддакивал усатый. — Вот как нужны — позарез. — Он провел ладонью по шее. — Нас на Урале ждут, а мы тут без дела сидим.

— Я прошу вас подождать несколько дней, — сказал Дубравин.

— Пять тысяч кубометров земли вы не вынете одним взмахом. На это минимум нужен месяц.

— Потерпите несколько дней, — настойчиво повторил Дубравин.

— Конкретно? — спросил усатый.

Дубравин немного помолчал, что-то прикидывая в уме.

— Пять, — сказал он. — Пять дней, не больше. Но мы постараемся управиться за четыре.

Черный пожал плечами. Усатый недоверчиво крякнул. Тут Маруська как раз принесла на подносе три сковородки с яичницей.

— Под коньячок бы такую яишенку, — мечтательно проговорил черный.

Маруська вопросительно взглянула на Дубравина. Начальник стройки чуть двинул ресницами. Маруське достаточно было этого, она бегом кинулась к шкафу, расстегивая халат, чтобы достать из кармана платья ключ.

Минуты не прошло, как появилась на столе бутылка коньяку и три граненые рюмочки.

В тот день Дубравина больше не видели на стройке: поехал по деревням срочно вербовать колхозников с лошадьми. Сам поехал. Комсомольского секретаря Наума Нечаева послал. Дору Медведеву. Всего человек десять.

Для Даши Дубравин был человеком, которому завод строить так же просто и обычно, как ей мыть тарелки. Не раз слышала она разгоравшиеся в столовке споры между инженерами по разным вопросам строительства. Когда не могли договориться между собой, кто-нибудь говорил: «Надо идти к Дубравину». И Дубравин решал спор, как нужно, точно у него хранились ключи от всех трудных задач и вопросов.

Даша не знала, и никто на стройке не знал, сколько папирос выкурил Дубравин в бессонные ночи, терзаясь тревогами и сомнениями. Он строил первый в жизни завод, не будучи строителем.

Пообещав кладчикам через пять дней подготовить котлован, Дубравин знал, что эта задача — на грани непосильной. Но для него, коммуниста, слово «надо», сказанное самому себе, становилось приказом, и он собирал всю волю и огромным напряжением мысли искал путь, чтобы непосильное сделать посильным.

И вот посреди ярмарочной площади, взобравшись на пустой прилавок, Дубравин зычным взволнованным голосом держит речь.

— Стройка нуждается в вашей помощи, товарищи крестьяне. Я — бывший красный командир и вижу, что многие из вас с винтовкой в руках боролись за советскую власть. Теперь страна строит заводы. Трудно строит. Без опыта, без нужной техники. На нашей стройке — прорыв. Прошу вашей помощи. Выручайте, товарищи.

Дубравин говорит, а сам обводит взглядом пеструю толпу и успевает оценить людей. Высокий худой мужик в старой буденовке готов хоть сейчас отправиться на стройку. И этот парень в залатанном армяке с серьезным открытым лицом. И... Нет, тот мужичонко — себе на уме. Будет выгода — поедет. Без выгоды — не дождешься. Ладно. Сейчас.

И Дубравин незаметно переводит речь на заработки, на промтовары, каждому обещает за ударную работу мануфактуру и обувь. Но — условие: ехать немедленно. Сегодня выехать, завтра приступать к работе.

Уже на другой день начали прибывать подводы. Потянулись короткими цепочками, по пять, по восемь лошадей, приезжали и большие бригады из крупных сел — саней по тридцать, по пятьдесят. Расселяли их в церкви Николы-угодника. Сняли с нее большой ржавый замок, высунули из окон отростки железных труб, повалил из них дым. Стук молотков разметал многолетнюю тишину: плотники сколачивали нары.

Прошел тот день, в который Дубравин спорил с приезжими и пил коньяк. Прошла ночь. И еще день. Колхозники ели, спали, бродили по стройке, все разглядывали, обсуждали и мешали строителям работать.

Ночью где-то вблизи вдруг страшно грохнуло, будто раскололась земля. Даша вскрикнула, испуганно села на постели. Опять грохнуло.

— Это взрывы, — сонно проговорила Маруська, — землю рвут.

А утром, выйдя из избы, увидала Даша небывало длинный санный обоз, и возле навесов — колхозников, запрягающих лошадей. «Неужто уезжают?» — подумала Даша и, кажется, в первый раз встревожилась за стройку. Если уедут, как же котлованы? Передняя лошадь тронулась, за ней и остальные. Проехав метров двести, цепочка повернула на стройку. Даша долго стояла, пережидая бесконечный обоз, потом прыгнула на ходу в чью-то грабарку, доехала до столовой.

— Щей мне погуще нальешь, — сказал возница.

— Налью.

В кухне ждали ее обычные дела: мыть крупу, чистить картошку, рубить солонину на щи. И она делала эту обычную работу, но какое-то ощущение праздничности и нетерпения жило в ней. Она потом вспоминала и удивлялась своему предчувствию. И тому, что думала о Василии.

Даша подумала: что, если б и он приехал на лошади из колхоза. Нет, не приедет. Далеко. И от мысли о Василии сделалось на минуту холодно и больно на сердце, словно кто острой льдинкой провел. Учительница из себя видная и с образованием, красивыми словами его заворожит, у образованных слова-то сыплются, как зерно из продранного мешка.