Вдова героя - [24]

– Способы, тем не менее, есть, – сказала Серафима. – Можно взять из приюта, есть искусственное осеменение.

– Ещё скажи – суррогатная мать, – откликнулась Серафима и решила наливать ликёр в кофейную чашку. – Сожалею, милая, ребятёночек это не твое. Ты будешь сварливой, злобной, вечно недовольной мамашей, свихнувшейся на сексуальной почве. Поэтому не стоит экспериментировать.

– Интересно, водку на дом доставляют? – подумала Серафима. Ликёр, сволочь, тоже заканчивался. – Ладно, хрен с ним, обойдусь духами.

– Пиздец, докатилась! – сказала Серафима. – Женский алкоголизм, между прочим, не лечится.

– Да, ладно! – сказала Серафима. – Ты лучше приведи исторические примеры: страхолюдины, которыми мир восторгался.

– Ты хочешь, чтобы тобой восторгались? – спросила Серафима.

– А як жэ! – она скривила личико в пьяной гримаске. – Що цэ такого? Любая баба мечтает хоть раз в жизнь мелькнуть пиздой на широкоформатном экране.

– Таких было много…– неопределённо сказала Серафима.

– А конкретнее?

– Жанна д’Арк.

– Ебанько не в счёт! – сказала Серафима. – Тем более что её прижизненных портретов не сохранилось, сама прекрасно знаешь.

– Агата Кристи. Единственная женщина – настоящий писатель.

– Не такая уже она была страшная, – не согласилась Серафима. – Особенно, учитывая вкусы той эпохи. Но я не собираюсь в писательницы. У меня к этой деятельности в силу профессиональной озабоченности, прости, озадаченности, аллергия.

– На тебя не угодишь, – сказала Серафима. – Ты бы духи всё-таки не пила. Они денег стоят.

– Полна жопа огурцов. Я дико извиняюсь, много в горнице людей. Знаю я, к кому ты клонишь.

– Да, – сказала Серафима. – Сказать про неё, что была страшна, это ничего не сказать. Так была безобразна, что дейвы сразу за свою приняли и без помех пустили на Тибет.

– И чему же тебя научили в жизни сочинения гражданки мира Блаватской? – спросила Серафима. – Каково твоё кредо?

– Моё кредо, – сказала Серафима. – Пошли на хуй, пидорюги всех мастей! Уговорила, духи пить не буду. Давай спать, устала.

– Давай. Всё как всегда: попиздели, покричали, а завтра колобок вновь покатится по наклонной поверхности.

– Ты знаешь, – сказала Серафима. – Я иногда думаю, что я тот самый гермафродит, который сидел в дельфийском храме, а шалавы по его наущению вынюхивали у просителей в придорожной таверне, зачем те припёрлись. В результате общими усилиями складывался компромиссный ответ оракула.

– Спи, дурёха, – прошептала Серафима. – В этом заключается целесообразность. Если хочешь, божественное провидение.

Возможно, это прозвучит буднично, но Серафиму уволили. Её, первую сотрудницу журнала, стоявшую, так сказать, у истоков. Её выкинули на улицу как панельную девку, у которой лохань оказалась шире, а характер дурнее, чем надеялись пьяные посетители.

Какая муха укусила её в тот злополучный день, предшествовавший увольнению, Серафима, наверное, уже не сможет объяснить никогда. С утра всё было не так: кофе в жестяной банке не оказалось, хотя Серафима чётко помнила, что недавно покупала большую упаковку. Чая она дома не держала, поскольку чай терпеть не могла, пришлось заварить бурду из ромашки, которая против кашля. Она загрузила одежду в стиральную машину, машина тявкнула и отказалась трудиться. «Прекрасно! – подумала Серафима. – Для полного счастья не хватает только месячных». И месячные сразу начались.

Серафима явилась в редакцию с немытой головой, что с ней случалось крайне редко, и зло уткнулась в компьютер. Эти стишки, наглые, напыщенные и одновременно жалко подражательские гордым строчкам Вознесенского: «Мы – творяне двадцатого века…», попались ей на глаза одними из первых. И, конечно, если бы не этот злополучный день, она спокойно отправила бы автора на свалку, твёрдо исполняя указание никогда и при ни каких обстоятельств не отвечать и не рецензировать произведения.

Но Серафима была на взводе, нечто в интонации читаемого текста оскорбило её до самой глубины души, и она написала:

Пардон, когда вы посылаете материал, вы смотрите на адрес. Или это безразлично?

Секр.редк. Серафима Глухман

И добавила золотую самсоновскую фразу:

– Мы печатаем зрелую лирику!!!

Автором оказался маститый поэт из Санкт-Петербурга, пьяница и дебошир, рок-тусовщик и герой перестроечных баталий. Поэт протрезвел, прочитал ответ Серафимы, обиделся и позвонил фрау Марте. В самых казуистических выражениях он высказался о журнале и фрау Марте лично и заодно отказал в участии в престижном литературном фестивале, проводимом в городе на Неве, вдохновителем и почётным председателем которого являлся.

Через час после телефонного разговора фрау Марта сидела в кабинете Самсона, Самсон почти раком стоял у стола, а Серафима по стойке «смирно» посреди кабинета.

– Ты уволена, – сказала фрау Марта. – С сегодняшнего дня. Без выходного пособия. Das ist verboten. Это запрещено – отвечать автору, если ты, дура, не понимаешь по-русски.

– Вера Инбер, Вера Инбер… – произнесла Серафима.

– Что?! – фрау Марта смотрела на неё будто в глазок тюремной камеры.

– Вера Инбер, Вера Инбер… – громче сказала Серафима:

В золотых кудряшках лоб,

Всё смотрел бы, всё смотрел бы,