Вдоль горячего асфальта - [7]

Таким образом с книжонкой ознакомился и Петухов и, ознакомясь, захихикал: «Ну и Репосчет, ну и простофиля!», что и ему — Петухову — не прошло даром.

9

Ранний шмель еще не гудел в медовых кашках, стриж еще не чиркал проворным шильцем-мотовильцем по пятницким колоколам, а село Пятницкое уже хлопотало, готовясь к великому празднику теплой Пятницы, — убирались и примывались даже в почтово-телеграфной конторе, а петуховская работница выплескивала, чтобы не соврать, седьмой ушат во двор. Потом в трактире Прохора Петухова кололи сахар, и ухающий звук рассекаемых сахарных глыб заставил пробудиться румяноликую Аврору Пятницкую.

По розовеющим горушкам и сохранившим ночное благоухание темнеющим низинкам, по солнечным мосточкам лав, повторенных темной Бахаркой, от Николы Кочанного и Аники Воина, из Храмова и Хомутова, из Больших Починок и Малых Дворишек — отовсюду ехали и шли бабы и девицы, верхние юбки на головы накинули, чтобы росой не забрызгать, колесной мазью не измазать. Ехали и шли босые, в узелках держали и несли шляпки и ботиночки.

А в Пятницком вокруг гостиного двора ставились палатки с сахарными куколками, с лакомыми стручками рожков, с красным и синим кумачом — ямщикам на кушаки, с розовым ситцем — мужикам на рубахи, с неподрубленными веселыми — девичьими и скорбными — старушечьими платками.

Скобяной, москательный и гончарный товар расположился не только на мостовой или на травке, но и на ступеньках почтово-телеграфной конторы.

Павловские замки и австрийские косы образовали переулок, горшки и кринки — проспект, кадки и кадушки — деревянный городок.

Околицей потянулось пятницкое стадо с козлом впереди и Костюшкой — со стороны ярмарки, а навстречу двигались бабы и девицы. Достигая Пятницких огородов, они превращались из бутонов в цветы, то есть, откидывая с голов верхние юбки, являли великолепие кофт, садясь на обочине, обувались, надевали немыслимые шляпки с фруктовым рулетом, какие в Париже носили вовсе недавно, но которые соседним губерниям еще и не снились.

Сияющий отец Григорий, благословляя торговлю, окропил святой водой товарное обилие — лопаты и корыта, штуки материи и насаженные одна на другую шапки, освятил снедь и питие, и начался праздничный торг.

Из саквояжей и кошелей глядели сайки и пряники, деревянные ложки и железные сковородники.

Косы и серпы покупатель нес в руках, баранки на мочале надевал на шею, а матушка Гиацинтова приобрела замки и прогуливалась в ожерелье из замков.

Кое-кто похожий со своей ношей на деревянную черепаху, подтаскивал на закукрах к старой телеге — новую или катил перед собой новехонькое колесо.

Цыгане-специалисты из села Хомутова, где, говорят, имел резиденцию цыганский король, важно переуступали друг дружке лошадей, так как содержатель пятницких троек — Прохор Петухов опасался цыган. Александра же Егоровна сама могла обвести вокруг мизинчика любое цыганское королевство.

Постная начальница сиротского приюта Иродиада Митрофановна прошествовала мимо дяди Кузьмы, и лукавый кузнец тотчас же рассказал, как Иродиада на семафор лазила — Москву смотреть.

Павлик не выдержал:

— И видно?

— А ты, Павел, слазай и нам скажи.

Сюда меньше долетал могучий свист раздираемой на аршине мануфактуры и беспощадный рев петуховского граммофона, и Кузьма рассказывал здесь пятницкие оригинальные сказки — как попадья велела сделать мужику  п и н г о - м и н г о (а что это такое — никто не знает), а за работу не заплатила, и как мужик за то попа отколотил. Говорил сказку о кривой бабке — как она государя-императора в избу не пустила. Государь-император изволил лайковой перчаткой носик зажать и удалился. И еще — сказку о барыне Александре Егоровне и плотниках, выдававших себя за портных. Шили они барыне польтисак и сладко меряли.

Как раз в это время Цецилия Ивановна нашла Павлика и поспешила увести. Так Павлик и не узнал, чем кончилась сладкая примерка.

Между тем началось катание.

Открывал его Яшка — Прохора Петухова сынок.

В хватких руках он держал итальянскую гармонику и плисовые вожжи (внутри проволока), и Яшкин вороной жеребец, нервничая, бушевал, как черный огонь.

— Поберегись! Поберегись, овецья красавиця! — кричал Яшка отцовской работнице — вологодке.

В лакированных экипажиках красовались дочки разбогатевших в Петербурге подрядчиков — как демимонденки[3] в поддельных жемчугах, с фальшивыми, брильянтами на пряжках широких поясов и остроносых туфель, в ажурных чулках цвета «кардинал» с указующими куда нужно стрелками, простоволосые, но с эспри-султанчиками на птичьих гладких головках.

Только показывался в безрессорном тарантасе менее цивилизованный пятницкий житель, — куда ему! — очищай улицу! — с горшочного проспекта, из кадочного городка выскакивал Яшка Петухов, и питерские красотки катили за ним.

Иной безобразник накрывал машинную — с тормозом — телегу пестрой постилой, подбирал теток с кирпичными щечками, с семянкой на свекольной губе, и злодейский его цветник болтал в воздухе козловыми ботинками и, надрывая животики, валился в машинную телегу.

Катание достигало апогея.

Яшка-озорник то и дело огибал на разгоряченных колесах нераспроданные горшки и кринки.