Вдоль горячего асфальта - [49]
Старик ел из миски и, краснобайствуя о диссертации, едва не проколол вилкой лучшего своего друга — ресторатора, опять надевшего полосатую пижаму».
Павлик и Маша расстались со Стариком на речном, а встретились рядом на морском вокзале, чтобы продолжать совместное плавание на «Симфонии» — товаро-пассажирской скорлупке.
Плавать бы ей мимо тихих стожков на тишайших лужках, огибать бы стоящих в Доне смирных рысачков, пристраиваться бы к избегающему морских просторов гусиному выводку, а ее носило по морю, да еще по мелкому — Азовскому, моря же, как люди, — чем мельче, тем вздорней.
Дон доставляет пассажирам истинное наслаждение. Накупят они раков, ломают и посасывают рачьи клешни, но стоит кораблю выплыть за линию углубляющих донское устье орденоносных земснарядов, и пойдет потеха!
Старик только расположился на носу и собрался закусить, как море обдало кофейник с чаем и его самого, сдуло с «Симфонии» рачьи клешни и загрохотало железными койками, следовавшими в адрес ейского общежития.
Бакены заплясали плавучими минами, а «Симфония», как всамделишная «Куин Мэри», зазвонила в настоящий морской колокол.
К ночи и вовсе посвежело.
Укачало казачек и сталеваров, даже капитана с Белого моря травило, а Старик ничего, слегка поддерживал беломорца, перегнувшегося через прутики поручней, и напевал: «Мы — парни бравые, бравые, бравые…»
Свежая погода нравилась ему: все будет нормально!
Но его уверенность требовала незначительнейшего подтверждения — придет «Симфония» по расписанию, и утрет он нос критикам и оппонентам, а на булавочные уколы ему наплевать: «Мы — парни бравые…»
В потемневшем море белела пена. Из нее, как из белых семян, мгновенно вырастали деревья. Рощи бросались под «Симфонию», чтобы опрокинуть, но, ударясь о борта, рассыпались вокруг мокрыми ветвями и листьями.
Ночное море загромождало фарватер дикой ярмаркой: взлетающими и падающими качелями, неистовыми каруселями, где демоны на морских коньках и демонши на раковинах-колесницах проносились мимо и прыгали в волны, чтобы ухватиться за «Симфонию» и остановить, но винт наматывал их космы, и демоны и демонши с воплем тащились за храбрым корабликом и, оторвавшись от него, пропадали в темноте.
Старик стоял на палубе и глядел в ночь.
То, что казалось дальним заревом заводстали, было светом в иллюминаторах встречного суденышка, по сравнению с «Симфонией» и вовсе ничтожного. Освещенное ее прожектором суденышко на миг стало молочно-голубым, но вышло из бледного луча и растаяло. «Симфония» же взбиралась на двухэтажную волну и, проваливаясь вместе с двухэтажной волной, продолжала бег, освещая зеленоватое, в белесых кружевах теперь пустое море, быстрые облака над ним и летящие по ветру волосы пассажиров, предусмотрительно заткнувших кепки в карманы.
Азовское море шипело и свистело, будто в него валили горячий шлак, будто красный огонь плавки перекатывался на черной волне, но это свистел ветер, и, переваливаясь, шипел гребень волны, а красный отблеск был лишь отражением бортового огня, и все же к красному блеску тяжелого моря присоединилось зарево заводстали.
Уважаемые товарищи, «Симфония» пришла минута в минуту, как и полагалось прийти. Вот и хорошо. Кто же посмел сказать: «У нас нет незаменимых, вы, старый человек, не нужны!» До зарезу нужны! Наш дряхлеющий Святогор не должен ощущать роковую слабость.
Ехал он, ехал и наехал на последнюю свою сумочку. Ловко нагнулся с седла, мизинчиком поддел, легко выдернул, а сердце разорвалось… И, сделайте одолжение, над чудаком моим не смейтесь, молодые счетоводы.
В следующем трактате Павлик рассказывал о мальчике Коле и девочке Шуре. Они сами раздавали звезды.
Приятель Коли Колпикова — «Скупка бумаги от населения» — сообщал о Коле и себе:
— Старую фамилию я оставил старому миру, зовите меня — уполномоченный Утиллер — через два «л». Я люблю прекрасное, а кроме того, избавляю человечество от лишнего: хожу по дворам и трублю в рожок, как почтальон из «Имперской графини Гизеллы». Мне досталось 150 ее граммов — начало и середина, и я платил бы рубль за страницу, чтобы узнать, чем же все кончилось… А Коля не интересуется. Подавай ему инженерный устав генерала Бонапарта. Ребенку необходим люнет… А что такое эскарп, вы тоже не слыхали?
Иногда трубит Коля. Он трубач моего неудовольствия. Пенсионеры выносят то да се, и Коля Колпиков набрасывается на «Весь Петербург», набивает цену. И все смеются: и ответственные съемщицы, и непрописанные зеваки, двор и подъезды, окна и форточки. Смеется недовольный уполномоченный Утиллер. Только Коля — почтальон всеобщей улыбки — не улыбается. Он мыслитель. Он думает о санкт-петербургском градоначальстве. Поверьте Утиллеру — еще будет расплескивать Большую Волгу электробуксир «Академик Колпиков».
Шура Федорова жила на границе степей и пустынь.
Летом здесь чересчур много солнца на единственную ржавую копанку, осенью — слишком много капель на один серый стебелек. И зима тоже серая с прорыжью.
А у Шуры Федоровой цветные карандаши. Вырезывает она кружева из бумаги и рисует на них ясно-небесными карандашами звезды — звезду Трифолиум и звезду Сальвию, а, между прочим, трифолиум — обыкновенный клевер, а сальвия — шалфей.
Это наиболее полная книга самобытного ленинградского писателя Бориса Рощина. В ее основе две повести — «Открытая дверь» и «Не без добрых людей», уже получившие широкую известность. Действие повестей происходит в районной заготовительной конторе, где властвует директор, насаждающий среди рабочих пьянство, дабы легче было подчинять их своей воле. Здоровые силы коллектива, ярким представителем которых является бригадир грузчиков Антоныч, восстают против этого зла. В книгу также вошли повести «Тайна», «Во дворе кричала собака» и другие, а также рассказы о природе и животных.
Автор книг «Голубой дымок вигвама», «Компасу надо верить», «Комендант Черного озера» В. Степаненко в романе «Где ночует зимний ветер» рассказывает о выборе своего места в жизни вчерашней десятиклассницей Анфисой Аникушкиной, приехавшей работать в геологическую партию на Полярный Урал из Москвы. Много интересных людей встречает Анфиса в этот ответственный для нее период — людей разного жизненного опыта, разных профессий. В экспедиции она приобщается к труду, проходит через суровые испытания, познает настоящую дружбу, встречает свою любовь.
В книгу украинского прозаика Федора Непоменко входят новые повесть и рассказы. В повести «Во всей своей полынной горечи» рассказывается о трагической судьбе колхозного объездчика Прокопа Багния. Жить среди людей, быть перед ними ответственным за каждый свой поступок — нравственный закон жизни каждого человека, и забвение его приводит к моральному распаду личности — такова главная идея повести, действие которой происходит в украинской деревне шестидесятых годов.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.