Вдали от Рюэйля - [45]

— В общем, ничего серьезного, — говорит Сюзанна.

Когда наступает осень, семья говорит себе, что Жак вероятнее всего не стал вообще никем.

— Хоть бы он не попал на каторгу, — думает семья.

Но в присутствии Мишу об этом не говорят вслух.

А зима уж опять на носу. Нет Жак Сердоболь так никем и не стал даже международным жуликом даже знаменитым убийцей даже известным бандитом. Должно быть неприметно работает в какой-нибудь конторе иль на каком-нибудь заводе а то на ферме даже ну откуда нам-то знать. Не мог ли он, гипотеза другая, скончаться? Покоится ли он[197] в далекой и забытой деревушке под скромной гробовой плитой на тесном кладбище где отвечает нам лишь эхо а ива осенью листву теряет и нищий что у старого моста ей песнь свою наивно-заунывную поет?

— Трусливо бросил жену и ребенка, — говорит Сюзанна, — вот его самый великий подвиг.

— Он был страшным эгоистом, — говорит отец, в то время как опавшие листья скучиваются на улице.

— Ты преувеличиваешь, преувеличиваешь, — говорит мадам Сердоболь.

— Бросить жену это еще можно простить такое случается но оставить ребенка: нет!

Мадам Сердоболь вздыхает.

На его счет никогда не было особенных иллюзий. А теперь их нет вообще, никаких. При Мишу от любых комментариев воздерживаются. Ему подарили так называемые географические кубики, он еще слишком мал, чтобы оценить картографическую науку, но это позволяет ему путешествовать вместе со своим отцом.

Семья продолжает кто свой детективный роман кто свое вязание кто свой кроссворд кто свои игры а зима потихоньку приближается прыгая с ветки на ветку с крыши на крышу скользя по водосточным трубам в канавы мертвые ветки серые крыши разорванные трубы замерзшие канавы. Мишу возвращается из школы со своим большим ранцем, он разворачивает свою науку под лампой, в то время как остальная семья пристраивается у гудящего обогревателя.

Мишу учится хорошо: он первый по всем предметам — арифметика, рисование, социальная гигиена, каллиграфия — всегда первый. А посему в награду ему разрешают часто ходить в кино. Но ходит он туда не с дедушкой-бабушкой которые презирают кина искусство и не с матерью которую трудно расшевелить. Туда его водит де Цикада. Они вместе комментируют просмотренные картины, восторгаются актерами, критикуют. В газетах все чаще говорят о некоем Джеймсе Чэрити[198] американском актере вроде бы французского происхождения фильм с которым как утверждают демонстрируется в ближайшие дни в Париже фильм по-французски хотя и сфабрикованный в СэШэА.

В саду после обеда Сюзанна читает детективный роман а мадам Сердоболь вяжет а ее супруг дремлет а Мишу учится он хорошо учится Мишу а де Цикада после длительного и уединенного взращивания своей скорби так что из нее вырос эдакий скользкий сгусток который порой теснит ему сердце и поднимаясь застревает в горле де Цикада теперь ежедневный посетитель Сердоболей смотрит поверх кино-газеты которую пролистывает не без интереса на ноги Сюзанны ибо увы увы дело житейское Сюзанна в его глазах имеет много очаровательных достоинств от макушки до пяток и от чулочного шва до серебристого перманента.

— Э… э… вот любопытная штука.

Это сказал он.

— Я сейчас вам прочту.

Он начинает.

Тут спицы скрещиваются детективный роман закрывается с заложенным на недочитанной странице пальцем и изучения предметов откладываются подальше от глаза уставшего от слюды и сланца.

«Владение Джеймса Чэрити, в стиле ренессанс, на вершине холма расположено, а обширный парк его окружает. Большая машина великого актера, заехавшая за нами в гостиницу, останавливается наконец. Джеймс Чэрити встречает нас на пороге, в окружении секретарей и прислуги. Пройдя просторную залу для бильярда, поскольку наш соотечественник — страстный любитель этой игры, почти спорта, мы оказываемся в тихом патио, чью тишину если и нарушает, то лишь тонкая текучая струйка маленького фонтана».

— Для того чтобы все это иметь, надо быть богатым, — говорит Сюзанна.

— Подождите, подождите! Самое главное впереди. Я продолжаю.

«Мы усаживаемся перед минт-джалепсами»[199].

— А это еще что такое?

— Цветы?

— Раковины?

— Им следовало бы пояснять непонятные слова. Я продолжаю: «И мы приступаем к нашему нелегкому делу:

— Джеймс Чэрити, ведь вы, не так ли? французского происхождения, не так ли?

— Почти парижского даже ибо рожден в Рюэйле был я городе благородном что близ Понтуаза раскинувшегося недалеко от Сюрены». Ну, что вы об этом думаете? Вот к чему я вел: наш земляк.

— Однако, — говорит мадам Сердоболь, — вокруг нас я не знаю никаких Чэрити.

— Однако тут написано черным по белому. Этот тип из Рюэйля, как и я. Я продолжаю.

«— Вы были несомненно в детстве эдаким несносным ребенком?

— Нет я думаю. Я бы сказал: склонным к прогуливанию школы. Уже тогда, в возрасте малом еще, посещал прилежно затемненные залы.

— Проявлялось уже, в возрасте малом еще, ваше призвание к так сказать энному искусству?

— Да конечно черт возьми. Ах немые ковбои, безмолвные вампиры, бессловесные макслиндеры, афонические чарличаплины, до чего же увлечен я был страстно действием их, в жанре эпическом, я бы сказал».

— Для американца он треплется совсем неплохо, — говорит Сюзанна.