Вчерашний скандал - [72]

— Да, — прошептала Оливия.

Да. Этим было все сказано. «Да» заключалось во вкусе ее кожи и звуке голоса, в том, как вздымался живот, когда ее тело выгибалось от быстрых движений его языка. «Да», — говорила она, потягиваясь и обнимая его за шею и прижимая к себе. «Да» скрывалось в ее стоне, когда Перегрин скользил по ее груди языком, пробуя на вкус жемчужную кожу.

«Да, это то, чего я хотела».

Она притянула к себе лицо Лайла и поцеловала, ее мягкие губы раскрылись в торопливом приглашении, предлагая вишневую греховную сладость. Потом был поцелуй, который сразил его, безумный, глубокий поцелуй, который казался сотней поцелуев, накопившихся за годы, таким бесконечным он был, и таким же бесконечным было ощущение падения. Глубокого погружения в Оливию, в себя самого и в тот необузданный мир, в котором нет ничего, кроме них двоих.

Мир сузился до вкуса Оливии, запаха ее кожи, ощущения ее тела у него под руками. В мире осталось только то, как она извивалась от его прикосновений, как ее руки двигались по его телу, пока она не нащупала края его рубашки. Она тянула ее наверх, пока Лайл не оторвался от ее губ, чтобы снять рубашку через голову и отшвырнуть ее в сторону. Теперь он был обнажен, так же как и она.

«Да, это то, чего я хотела».

Оливия провела ладонями по его плечам и рукам, погладила грудь, коснулась пальцами сосков, и Лайл почувствовал, как по его телу прокатилась дрожь.

— О! — воскликнула Оливия.

Она поднялась быстрым и гибким движением и коснулась языком его затвердевших сосков. Она подтянулась еще, обхватила ногами его бедра и поцеловала Лайла. Ее язык то проникал к нему в рот, то отступал, в то время как ее грудь терлась о грудь Лайла, а его горячая и напряженная плоть упиралась ей в живот.

Лайл обнял ее, гладя по спине, потом его руки спустились ниже и обхватили ее ягодицы.

За их спинами потрескивали угли в камине, и Лайлу казалось, что у него внутри тоже потрескивало. Каждое движение, каждый поцелуй разжигали пламя.

Он потянул ее вниз, не отрываясь от ее мягких губ, и Оливия подчинилась его безмолвному указанию, а ее ноги по-прежнему обнимали его бедра. Лайл поднял голову, открыл глаза и не отводил взгляда, пока раздвигал ей ноги и ставил ее ступни на ковер.

Его руки скользнули вверх по бедру к самому сокровенному месту. Отблески пламени сияли на мягких рыжих волосках, играли на влажной плоти. Лайл погрузил палец внутрь, и Оливия выгнулась всем телом навстречу его ласкам.

Лайл знал, как доставить ей радость. Больше всего на свете ему хотелось подарить ей удовольствие, но она так быстро воспламенилась, что все мысли сгорели без следа. Остались лишь инстинкт и желание. Это непреодолимо: два молодых тела, чьи плоть и кровь взывают друг к другу, и зов в крови столь же яростный и неодолимый, как самум.

Оливия дотронулась до его восставшей плоти. Гладкие пальцы заскользили по его длине, смыкаясь вокруг, вверх — вниз, вверх — вниз.

Лайл зарычал, отстранил ее руку и вошел в нее, натолкнувшись на тесноту и сопротивление. С тихим удивленным вскриком Оливия резко выгнулась ему навстречу, напрягаясь всем телом. Он страстно поцеловал ее и в глубину этого поцелуя, казалось, вложил все накопленные за целую вечность желания.

Оливия обвила руками его шею, потом обхватила ладонями его лицо. Напряжение ослабло, и она с неутоленной страстью ответила на его поцелуй. И пока длился этот долгий поцелуй, Лайл вошел в нее снова, еще глубже. Она немного напряглась, но не отстранилась и не оттолкнула его.

Откуда-то издалека донесся предупреждающий голос или воспоминание: «Остановись. Время остановиться».

Но предупреждение было таким далеким, и Лайл уже забыл об осторожности, им руководила страсть. Он овладел Оливией, она принадлежала ему, и он мог только снова и снова двигаться внутри ее, на каком-то примитивном языке заклиная: «Она моя. Моя. Моя».

Где-то в пульсирующем безумии он почувствовал, как ослабло напряжение и Оливия начала двигаться ему навстречу. Ее ногти вонзились ему в спину, а тело торопливо поднималось ему навстречу, снова и снова, быстрее и быстрее.

А потом это произошло, все во внезапном, необузданном порыве: последнее неистовое усилие — и взрыв счастья и удовольствия. И ощущение погружения в сумасшедший мир, где звезды взлетают вверх и падают в бездну неба.

Потом наступила тишина, которую нарушал лишь неистовый стук их сердец.

Оливия, ошеломленная, лежала под ним.

Те порочные гравюры не могли передать всего, что произошло. Она сама едва понимала. Такая проникновенная интимность. Ощущение взлета.

О Господи!

Она ощутила, как его плоть выскользнула из нее, и почувствовала себя глубоко несчастной и одновременно невероятно счастливой.

Этот ужасный, ужасный поход под ледяным ливнем по бесконечной дороге. Самое страшные и мрачные часы в ее жизни.

Даже когда умер отец и сердце разрывалось от горя, у нее по крайней мере была мать.

Этой ночью, вглядываясь в огромный темный силуэт замка, в котором не было ни одного освещенного окна, встречавшего ее, она чувствовала себя совершенно одинокой.

И вот чем все это завершилось. Она оказалась словно на небесах, но не на тех добропорядочных, скучных небесах, о которых болтают люди. Эти небеса были в его объятиях.