Вавилонские хроники - [2]

Естественно, я сразу же возненавидел своего раба.

Все в нем было противное. И брови эти его широкие, блестящие, будто маслом намазанные. И щетина над губой. И ямка в пухлом подбородке.

– Уйди, – сказал я.

Он растерялся.

– Куда я пойду, господин?

– Куда-нибудь, – пояснил я. – Чтобы я тебя не видел.

И заснул.

Я проснулся, когда уже стемнело. Во рту было гадко, но голова не болела и острая невыносимость оставила плоть.

Я осторожно сел. Очень хотелось пить. И еще глодало ощущение какого-то несчастья, которое постигло меня в те часы, пока я спал. Что-то в моей жизни изменилось к худшему.

Вот в углу что-то зашевелилось… Сполз с кресла старый вытертый плед. Из-под пледа протянулась и коснулась пола босая нога. Нога была толстая, как фонарный столб, белая, густо поросшая волосом.

Раб!

– Пить хочу, – сказал я грубо.

Он поморгал сонно, завернулся в плед и пошлепал на кухню. Его пятки приклеивались к недавно отлакированному паркету.

Пока я пил, он скромно стоял в сторонке. Я отдал ему стакан и сказал:

– Я буду звать тебя Барсик.

– Барсик? – переспросил он, озадаченный.

– Не нравится «Барсик»? – сказал я. – Тогда Мурзик. Будешь откликаться на Мурзика?

Мурзик сказал, что будет.

* * *

Вы, конечно, скажете, что я засранец. Что нельзя так с людьми обращаться. А я и не говорю, что можно. Конечно, нельзя. Поэтому я и голосовал за мэра-аболициониста. Пусть он вор, но он тоже против рабства.

Если кто-то отдан тебе в полное владение, ты обязательно будешь над ним измываться. И не захочешь, а будешь. Само собой как-то получится. Закон природы.

Конечно, я над Мурзиком измывался. Конечно, он меня, пьяного, раздевал и умывал. Конечно, он вскакивал по ночам, когда я сонно требовал молока, портвейна или бабу. И бежал искать для меня молоко, портвейн или бабу.

Матушке я сказал, что очень доволен Мурзиком. Матушка была довольна.

Мой раб наводит в доме порядок. То есть, он наводит беспорядок – только не мой, а свой собственный. Это и называется – «хозяйская рука».

А я должен его кормить и терпеть.

* * *

– Мурзик, – молвил я обессиленно. – Мурзик…

Шли вторые сутки пребывания меня в статусе рабовладельца.

Я замолчал. Как объяснить рабу, что…

…Когда мне было пять лет, меня отдали в детское дошкольное учреждение. В детском дошкольном учреждении меня кормили сарделькой с макаронами. Сарделька была толстая, как гусеница. От сытости у нее лопалась жесткая шкура.

Потом я томился в закрытом учебном заведении, ужасно дорогом и престижном. Родители выложили немалые деньги за право заточить меня туда. Считалось, что там, за четырьмя стенами, я получаю бесценное образование и рациональное питание. Насчет образования – возможно. Что до питания, то нас кормили все той же сиротской сарделькой с макаронами.

Обретя свободу в двадцать с небольшим лет, я думал, что с сарделькой покончено навсегда.

Не поймите так, что я какой-нибудь растленный гурман. Но ведь не для того же я терплю дома это нелепое животное (Мурзика), чтобы вернуться – пусть только гастрономически – в те безотрадные годы!..

Мурзик растерянно смотрел, как я бушую над тарелкой. Бушевал я бессловесно – мыча, будто умалишенный.

Мой раб вздохнул (сволочь!), уселся за стол против меня и уставился с сочувствием.

– Мурзик, – проговорил я наконец, – ты знаешь ли, я ненавижу сардельки с макаронами… – И вдруг заорал, срываясь на визг: – Ненавижу, ненавижу, НЕНАВИЖУ, НЕНАВИИИЖУУУ…

– Да? – искренне поразился Мурзик. Его маслянисто-черные брови поползли вверх, по мясистому лбу зазмеились морщинки.

– Да, – повторил я. – Твоим рабским умишком этого не охватить, Мурзик, но, представь себе, свободный человек, гражданин Вавилона, избиратель и налогоплательщик, может не любить сардельку с макаронами… Кстати, эти сардельки делают из туалетной бумаги, а мясной запах фальсифицируют, поливая туалетную бумагу кровью. А кровь берут со скотобойни… И там, между прочим, повсюду ходят крысы. У моей матушки одна знакомая нашла в сардельках крысиный хвост.

– Я не знал… – растерянно проговорил Мурзик. Совсем по-человечески. – Ну, то есть, я не знал, что можно не любить сардельки… Меня никогда не кормили сардельками…

– Ну так жри!.. – рявкнул я, отпихивая от себя тарелку. – Подавись!..

– Можно?

– Да!!! – заорал я страшным голосом.

Мурзик потрясенно взял с моей тарелки сардельку, повертел ее в пальцах и, трепещущую, сунул в рот. Пососал.

Я отвернулся. Мурзик с сочным чавканьем прожевал сардельку. Когда я снова повернулся, мой раб уже наматывал на свой толстый палец макароны, вытягивая их из моей тарелки.

Я взял кетчуп и полил его палец.

– Спасибо, господин, – пробормотал Мурзик с набитым ртом. И сунул палец в рот. Макароны повисли по углам его широких губ.

– Милосердный Мардук… – простонал я.

Раб шумно проглотил макароны. Я ждал – что еще отмочит Мурзик.

Мурзик взял мою тарелку и слизал масло, прилипшее к краю. Нос у него залоснился.

– Я голоден, – напомнил я, нервно постукивая пальцами по столу.

Мурзик подавился. Он покраснел, глаза у него выпучились. Я испугался – не блеванул бы.

– Может, пиццу? – прошептал Мурзик между приступами кашля.

– Да ты готовить-то умеешь, смерд? – заревел я. Я так ревел, что люстра из фальшивого хрусталя тихонько задребезжала у меня над головой. – Тебя, между прочим, как квалифицированную домашнюю прислугу продали! С сертификатом! Для чего к тебе сертификат приложен? Любоваться на него?