Васина Поляна - [54]

…Катит автобус к Свердловску. Сосны, березы, лиственницы, осины кружатся за окном.

Я смотрю на загривки уткнувшихся в учебники ребят. У Женьки голова светло-рыжая, у Сережки чуть потемней, и обе головы почему-то похожи на два белых гриба, крепких, ядреных: коровиками называют в Таватуе такие грибы.

Я гляжу на парней и думаю: только бы вам поступить в институт, ребята! Так нужны таватуйскому нашему краю добрые заступники да хозяева!

В НАШЕЙ, 513-Й

Мест в палате не было, коридоры и те заужены расставленными койками. Даже диваны в холлах заняты.

С неописуемой перегрузкой работает Свердловский госпиталь инвалидов войны. Он рассчитан на триста больных, а их подступает к пятистам…

Заведующая отделением Эмма Львовна при моем появлении спросила устало:

— Куда мы вас всунем?

— В душевой ванная комната есть, — подсказала старшая сестра Валентина Михайловна.

— В ванную никак нельзя, — встревожилась сестра-хозяйка Александра Яковлевна, — завтра банный день.

— Вы пока побудьте в коридоре, — сказала заведующая, — а мы посовещаемся.

Я примостился на коридорный диван, из-за кабинетной двери слышались неразборчивые голоса. Признаться, в душной ванной «окапываться» не хотелось. Сидел, ждал. И вдруг:

— Привет, Лев Иваныч!

— Ба! Фирсов!

Василий Яковлевич Фирсов! Знаменитый командир батальона Уральского добровольческого танкового корпуса, мой земляк, сосед по Таватую.

— Куда положили-то? В какую палату? — спрашивает.

— Не знаю еще.

— Ты громче говори, в ухо. Аппарат у меня испортился, а починять в Свердловске некому. Понимаешь, такой город, центр Урала, а мастера по слуховым аппаратам нет. Ты вот в газеты пишешь, так об этом черкни. Может, укусит кого совесть. А то прямо беда! Аппарат-то у меня в очки упрятан, удобно вообще-то, но как чуть испортится, приходится в Симферополь посылать. Пока туда-сюда бандероли ходят, мне, считай, два месяца в ухо кричать надо. А таких, как я, знаешь, сколько в Свердловской области?

— Пройдите, Лев Иванович, — позвали меня из кабинета.

Я поднялся.

— В семнадцать ноль-ноль в клубе артисты концерт давать будут — приходи, — позвал Фирсов. Он посмотрел на часы: — Ровно через пятьдесят минут. Ну и меня попросили выступить, приходи, Лев Иваныч.

Он пошел по коридору чуть прихрамывая, и не подумаешь, что вместо правой ноги у него протез.

— Устраивайтесь в пятьсот тринадцатую, — сказала мне Эмма Львовна.

Я пошел устраиваться.

Над пятьсот тринадцатой краснели слова: «Палата интенсивной терапии».

Я знал, что здесь лежат недвижимые больные. В прошлом году маялся молоденький мальчишечка Валентин, раненный в Афганистане. Помню, среди ночи я помогал грузить его в лифт. Сестра-хозяйка Александра Яковлевна увозила его зачем-то в Куйбышев.

Сейчас в пятьсот тринадцатой было двое недвижимых, а кроватей в палате стояло пять. Крайняя у окна предназначалась мне.

На одной лежал безрукий инвалид, а на второй… мой старый знакомый Валентин. Тот самый, из Афганистана.

Я чуть попозже расскажу о моих случайных соседях по палате, а сейчас о том, что я увидел в клубе, куда пригласил меня Фирсов.

Сначала на сцену вышел бодрый завклубом и объявил переполненному залу:

— Пока артисты готовятся, слово предоставляется бывшему комбату товарищу Фирсову.

Василий Яковлевич выхромал к микрофону и заговорил.

Надо сказать, он очень хорошо владел голосом, и это при его-то глухоте! Он вообще — волевой, выдержанный человек, каким я его и прежде знал…

И выступил он несколько неожиданно:

— Наш госпиталь находится по адресу: улица Ивана Соболева, двадцать пять. А все ли знают, кто такой Ваня Соболев? А я знал его лично.

И рассказал Фирсов о своем родном Уральском добровольческом танковом корпусе и о его герое — полном кавалере солдатского ордена Славы разведчике Иване Соболеве. О том, как уралмашевец ворвался в фашистский штаб, пристрелил четырех высших офицеров, забрал документы и скрылся. Рассказал о гибели Героя накануне Дня Победы… А исполнился тогда Ивану Соболеву двадцать один год…

— Но сегодня у нас встреча с артистами, — закончил Василий Яковлевич, — и так уж получилось, что я представлю вам гвардии рядового нашего корпуса Наума Львовича Комма, музыканта, артиста и композитора.

Комм вышел с красавцем аккордеоном. Виртуозно исполнил попурри из песен Дунаевского. Потом он аккомпанировал на рояле солисту оперного театра Владимиру Павловичу Смокотину и полюбившейся зрителям певице Ларисе Курочкиной.

После ужина в палате интенсивной терапии собрались все пятеро ее обитателей. Ну, двое-то никуда и не выходили, они не то что не ходячие, а даже не шевелящиеся. Их сестры и нянечки периодически переворачивают.

А из ходячих, конечно же, одним из соседей оказался Фирсов. Вторым ходячим был Иван Васильевич Кабанов. Вот Кабанов-то (кстати, тоже глуховатый человек, и аппарат у него слуховой тоже испорчен, и чинить — надо посылать в далекий Симферополь) и разобъяснил мне:

— Аккордеон этот Науму разведчики подарили, Боря Костин и Саша Старков. Наум до армии в консерватории учился, а кончил ее после войны. И песню певец-то пел, так музыку сам Комм сочинил, а слова — наш же доброволец Очеретин Вадим. Видишь, как получается: на весь госпиталь нас всего двое добровольцев из Уральского корпуса — Фирсов да я, и мы в одной палате оказались…