Васина Поляна - [49]

Коротконогий больше всех суетится:

— Слышь, папаша, ты, по всему видно, с богом не очень в ладах. А на кого предки-то твои молились? Как у них с богом-то было?

— Да в чем дело, ребята?

— Слышь, папаша, мы представители музея… есть такой хитрый музей в Свердловске…

Высокий парень перебил коротконогого:

— Рано, Валера, угости товарища сигареткой, поговорим еще, потолкуем.

Коротышка выщелкнул из иностранной пачки сигаретку:

— Кури, папаша, «Мальборо» называется, настоящие сигаретки, штатовские.

Я подыгрывал:

— Ишь, ты, — говорю, — не гаснет. Опасная для нашей деревни сигарета — пожар может произойти.

Такая тянучка надоела, видно, коротконогому, и он не выдержал, выпалил:

— Может, иконы какие у тебя есть, папаша? Или книги древние? Если не у тебя, так у соседей, а? Шевельни-ка мозгой!

Что уж тут шевелить. Умерла у нижнего моего соседа старуха мать. Он стал в ее барахле рыться и натакался на груду древних рукописных книг. Такой же вот бодрячок купил за десятку. А одна книжка, ничем от других не отличимая, завалялась. Так за нее, за единственную, городской солидный мужчина тридцать рублей отвалил. До сих пор сосед нет-нет да зачешет затылок — не знает, шибко он прогадал или не очень.

А Валера этот, коротконогий, все воркует:

— За хорошую икону мы синенькую, а то и красненькую бумажку дать можем. А за очень хорошую — все цвета радуги.

«А, была не была, — думаю, — не всё вам людей надувать-обманывать, посмотрим, какие вы «музейники».

Валялась у меня икона-самоделка. Лет семнадцать назад приезжали ко мне друзья. Среди них художник-любитель один был. Он ходил в какой-то дом за молоком, увидел там икону и сделал с нее копию.

И решил я этим нахрапистым парням показать самоделку.

Надо сказать, что местные жители на зачастивших сюда собирателей очень даже большой зуб имеют. Когда у кого-нибудь икону или древнюю книгу выманят, бог или черт с ним, не жалко — сам отдал. А вот несколько лет назад какие-то злые люди обидели здесь старух, обокрали домик. Выкрали самые древние, самые почитаемые и ценные иконы. А Таватуй ведь село кержацкое, старообрядческое. Говорят, оно намного старше самого Екатеринбурга. Подумать страшно, на какие иконы местные старухи молились. Какие деньги-тысячи уволокли отсюда воры…

— Вот, — говорю, — не знаю, подойдет ли, нет для вашего музея эта деревяшка.

Парни, как кошки на воробья, на «икону» набросились. К забору отошли и давай там руками махать — разговаривать.

Минут десять они между собой беседовали. Потом коротконогий с «иконой» в руках подошел ко мне:

— Сколько ты за нее хочешь, папаша?

— Да чего, — говорю, — мы люди простые, цены настоящей не знаем, а только дров на зиму не хватит. А вот привезете машину дров к воротам — отдам вам эту доску. Торговаться, ребята, бесполезно, давайте езжайте с богом, мне дело делать надо.

Сам чурку на попа поставил и колуном по ней ахнул.

Уехали «музейники».

Гляжу, а дня через три к моим воротам «КамАЗ» с дровами прибыл. Полнехонька машина. А чурки! — вполовину березовые, вполовину листвянки.

Давешний шустрый коротконогий из кабины выскочил и сразу быка за рога:

— Давай, папаша, нашу икону.

Не знаю, может, и я тут каким-нибудь нехорошим человеком выступил, но что «знатоков» этих надул, нисколько не каюсь.

А дровами этими мы до сих пор топим.

ДЕД СИЛУЯНОВ

Семьдесят четыре года ему. Левой ногой шажочек сделает, правую приставит и стронется вперед сантиметров на десять-двенадцать. Тросточку шевельнет, снова на шажок продвинется.

Так двигается дед к курилке — курить он очень любит.

Дед Силуянов покурил, потом раз-раз — такими же шажками за кипяченой водой направился. Принес, а половина стакана расплескалась, старческий колотун в руках у деда. И пить он снова хочет.

Сходили ребята, достали графин, набухали полнехонький — пей, дед.

Ой, какой благодарностью переполнились глазки Силуянова…

…Мы заметили, что дед только столовское ест, что не ходит к нему никто. Угощать стали кто чем. Отказывается дед, стесняется. А сам, несмотря на свою грыжевую неходячесть, что-нибудь для палаты сделать пытается: то форточку откроет, то кнопку нажмет — сестру вызовет.

Отогрелся душой старик. Рассказывает, как воевал. Лучше пулемета Дегтярева и надежней ничего Силуянов не встречал.

— Дед, ты один, что ли, живешь? — интересуются ребята. — Почему к тебе никто не ходит?

— Пошто один. Сын есть, Витька. Невестка есть, Аня. Хорошие они, добрые. Похоронить обещали, пенсию я им за два месяца оставил.

…Сегодня операционный день, а приготовившемуся к операции деду Силуянову сказали:

— Идите домой, дедушка. Позвоните кому-нибудь, чтоб за вами приехали.

— Да я ничего, я сам добегу, — хорохорится дед. — А чего резать-то не стали?

— Терапевт запретил. Сердце у вас, годы и вообще…

— Ну, ну, понимаю. Я ведь шибко-то за нее не цепляюсь. Опять же Витька с Анькой похоронить обещали.

Мы скинулись деду на такси.

— До свидания, добрые люди, до свидания, товарищи. Прощайте.

И сказал вдруг грустно, как бы самому себе:

— Я ить их штук двести ухлопал на фронте. Пулемет Дегтярева очень даже надежным был. Ну, а счас пора самому тех немцев проведать. Давно, чать, ждут меня.