Васина Поляна - [17]

Маленькие прессы, часто и громко чавкая, жадно глотали узкие полоски жести и так же быстро отплевывались готовыми деталями. А женщины все подсовывали ненасытным машинам жестяную пищу.

Большие прессы размеренно, с грохотом обрушивались на железные листы и, глухо крякнув, выбрасывали звонкие блестящие цилиндры.

Среди этого грохота стояли два ряда верстаков, отгороженных друг от друга металлической сеткой.

За верстаками на круглых табуретках сидели рабочие и что-то делали. Иногда они подходили то к сверлильному, то к шлифовальному станку. А у строгального, фрезеровального и двух токарных стояли постоянные рабочие.

Лосев разглядывал этот новый для него мир с галерки. Табельщица его не торопила.

— Теть, а что такое ШИХ?

— А вон, — табельщица указала на верстаки. — Штамповочное инструментальное хозяйство. Тут самые квалифицированные слесаря работают.

…Начальник группы подвел Леньку к одному из верстаков:

— Сергей Иванович, вот тебе ученик.

Круглолицый пожилой человек не сразу оторвался от работы — навернутой на напильник шкуркой он зачищал какую-то железяку. Наконец перестал работать, вместе с табуретом повернулся к Леньке, снял очки, вытер о ветошь руки.

— Смирнов Сергей Иванович.

— Лосев Леонид.

Начальник группы ушел, а мастер сказал:

— Так, Лявонтий, значит. Хорошее имя Лявонтий.

Он назвал Леньку по-дедушкиному, а сам цепко оглядывал парнишку. Осмотром остался доволен:

— Ничего, ладным будешь. Я таким же начинал. Бери вон табурет, садись ближе, поговорим-потолкуем.

Ленька подвинул смешной табурет с вертящимся сиденьем, крутанул, и сиденье моментально выросло.

— Сам-то откуда?

— Здешний. Кирзаводский.

— А, слыхал я — плохой народ там живет, сквалыжный.

— Всякие есть.

— Ну ладно, Лявонтий, а вот скажи, ты книжки читать любишь?

— Не все.

— Ну, а какие?

— Про зверье всякое, чтоб лиса или медведь охотников обманули. Про пчел, муравьев — как живут.

Смирнов поскреб за ухом:

— А из людей?

— Про Овода, про Дубровского… про Павку Корчагина, когда он маленьким был… Мне что работать-то? — вдруг спросил Ленька.

— А ничего пока. Сиди, вникай. Инструмент вот общупай-обсмотри. — Сергей Иванович кивнул на аккуратно разложенный инструмент.

— Это что будет?

— Молоток.

— Забудь. По-нашему — ручник.

— Это?

— Напильник.

— Забудь. Пила. Вот с крупной насечкой — драчовая, это — личневая, а маленькие — бархатные. Дальше запоминай, Лявонтий. Лёрки, их три штуки бывает. Уразумел, для чего они? А это, наоборот, метчики. А вот мерительный инструмент: маузер, штангенциркуль, микрометр… это тоже надо: керно, чертилки, зубило… Теперь так, Лявонтий. Делаем мы штампы. Ну представь, пришел заказ на, предположим, тыщу вот таких штукенций. Попробуй выпили ее вручную. Выпилить, конечно, можно, десяток, ну два, а тут тыща, а то и больше… Выручает штамп. Сделаешь его, он тебе за смену сколь хочешь намолотит. Вот смотри — штамп я делаю. Это нижняя плита, на ней колонки, матрица крепится. Верхняя плита — на ней втулки, пуансон. Чтоб это дело толком усечь, в чертежах разбираться надо, стал быть, башкой шурупить. Ну и чтоб руки были. Ведь всё сам делаешь.

Мастер приподнялся, подал Леньке ручник, зубило, зажал в тисах проволоку:

— Руби!

Ленька поставил зубило, ударил — обрубок толканулся в сетку.

— Молодец, — похвалил Смирнов. — Только ты не всей рукой бей. Тут столько силы не надо. В кисти чтоб она согнулась — и хватит. И чтоб ручник свободней ходил, дай-ка.

Мастер крутнул табурет, сел вместо Леньки. В это время от конторки позвали:

— Смирнов!

Мастер обернулся. Он вглядывался в пролет, а молоток стучал по зубилу. Руки работали сами. Ровные, одинаковые проволочные обрубки пулеметно стреляли в сетку.

— Смирнов! — звали от конторки.

Мастер поднялся:

— Подожди меня, Лявонтий.

Ленька мгновенно оказался на табурете. Наставил на проволоку зубило, отвернулся, махнул молотком, как мастер, не глядя… Потемнело в глазах… Ноготь на большом пальце быстро багровел.

Рабочая жизнь Леньки Лосева началась.

* * *

Он с гордостью показал вахтеру новенький пропуск и вышел из проходной. В кармане похрустывали только что полученные пятидневные талоны.

Теперь Леониду Ивановичу Лосеву, рабочему человеку, полагалось на день восемьсот граммов хлеба. Ой-ей-ей! В два раза больше, чем маме. Это только хлеба! А там еще такая вкуснятина, что ни в одной деревне ни за какую шаль не выменяешь.

По две буханки Ленька пристроил под локти. Пальцами правой руки держал сетку, переполненную сахаром, солью, пшеном, двумя кусищами настоящего мыла. А сверху на консервных банках весело шебуршали спичечные коробки.

Когда ему выдали пятидневные талоны, Сергей Иванович Смирнов ссудил деньгами:

— Отоварься, Лявонтий, на всю катушку. Обрадуй мать с братишкой. Пусть узнают, что такое рабочий человек.

— И папке передачу снесу, и ребят угощу, — вставил Ленька.

— Правильно, — согласился Смирнов. — А деньги потом отдашь, с получки.

…Идет Ленька по улице, улыбается, хоть и руки онемели, и пальцы свело. «С получки».

Третьего и восемнадцатого числа каждого месяца будет теперь приносить домой деньги Леонид Иванович Лосев.

Встретилась Субботиха — гнала свою Зорьку домой. Блудливая Зорька уже раскурочила рогами остроумовское прясло, уже ботву язычищем в рот загребает, а Субботиха все на Леньку Лосева пялится, вернее, на четыре буханки и волшебную сетку.