Василий I. Книга вторая - [30]

— Дюже здоров, знать, его в кузнице ковали, — сказал кто-то из толпы.

Девки восторженно ахали и визжали. Судислав слышал их голоса, но не видел, как у них блестят восторгом глаза и как норовят они выхвалиться перед ним своими красотами. Натужно улыбаясь, он, сколь мог беспечально, стряхнул с белого нагольного полушубка налипшие ошметки грязно-зеленой медной окиси и побрел в ближайшую людскую клеть, чтобы спрятаться с глаз долой, не выдать своей боли.

На этом и кончилась его верная служба великому князю: он в тот же день слег, выздоравливал потом долго и трудно, сохнуть стал, вся сила куда-то ушла, исчезли и бойкость его, и проворство.

Беда с Судиславом была на княжеской свадьбе не единственной.

Сколько было гостей, званых и незваных, никто не считал, но известно было Василию, что на обслуживание пира отряжено триста человек.

Свадьба началась, как искону водилось, пированьицем. Затем — почестен пир, постепенно пошедший на веселье. Стали пьяны-веселы и бояре думные, и послы важные, и воеводы храбрые, и купцы богатые. Конечно, и челядь многочисленная радовалась женитьбе государя. Да и то еще надобно учитывать, что не одна лишь великокняжеская свадьба была в Москве тогда, много новых семей зарождалось — не зря же все время от Рождества до мясопуста слывет на Руси свадебным[24].

Пиры шли повсеместно — в боярских хоромах и в мужицких избах, а то и прямо под открытым небом, — люди убогие, калики перехожие пировали за наскоро сколоченными на дворе и на берегу реки Москвы столами. Для тех же, кто по нездоровью своему не мог явиться к общим столам, развозили по городу хлеб, мясо, рыбу, овощи и меды разной крепости, так что ни един человек в Москве не был тогда обделен едой или обнесен хмельной чарой.

Столь много было в Москве торжества, столь много веселья, отмеченного всеми правдивыми летописцами, что уже к неделе многие веселящиеся занемогли. А после того как начались хлопоты по отливке стопудового звона и гульба пошла с новой силой, несколько знатных москвичей от чрезмерного количества выпитых медов да злачных вин с воткой[25] прямо с пира отправились в мир иной, в жизнь вековечную Василию Дмитриевичу о таком прискорбии не сообщали чтобы не омрачить ему высокого настроя. Однако и это были лишь малые победки, настоящая беда еще караулила Москву.

2

Радостна была Василию мысль об отливке большого, самого большого в Москве звона. Слово-то какое — ко-ло-кол, клокочущее, набатное, в нем самом уже слышится гул медноволновый, размашистый, мерный, чистый.

Многое при отце впервые было сделано, каменные стены Кремля возведены, первые серебряные монеты отбиты, первые огнеметные пушки скованы, первые конские заводы для разведения «половецких», легконогих скоков устроены, — многое сделано, однако еще большее предстоит. Вот и начало будет положено: ко-ло-кол — первый стопудовый после пришествия татар на Русь.

Великий князь самолично участвовал во всех подготовительных работах. По требованию Авраама и ганзейского купца, настоящее имя которого запомнить и выговорить было трудно и которого поэтому звали просто Гостем, были выделены все необходимые материалы, отряжено для производства работ сто человек из числа мастеров и ремесленников — каменщиков, кузнецов, плотников, формовщиков, подъемщиков, чернорабочих.

Вырыли яму на высоком берегу Неглинной — не простую яму сверху уже. чем внизу. Укрепили стены ее дубовым срубом, обложили камнем. И дно ямы замостили дубовыми сваями, на которых стали изготавливать болван из глины. Рядом с ямой Авраам с помощью московских кузнецов и каменщиков ладил литейную печь. Поставили соху — вышку десятисаженную, снабженную вешками и сложной системой веревок с противовесами, — «собаки грузовые, хвосты у них по полусажени». А кроме того, построили два ворота с длинными веретенами, мост и амбар для снастей. На все это ушло две седмицы, после чего и начались собственно литейные дела.

С вечера накануне разжига домницы, загруженной медью и оловом, служили всенощную в Успенском соборе. Присутствовала вся великокняжеская семья и знатные бояре. Правил службу сам Киприан.

Утром затопили литейную печь. Из Кремля каждый час прибегали посыльные узнать, как идет дело. Однако Авраам сказал, что ввиду мороза и снега металл начнет плавиться не ранее как завтра.

Он не ошибся: на следующий день часа в четыре пополудни медь стала подтапливаться снизу, осколки металла начали терять форму и оседать. Событие это казалось столь важным, что поднялось всеобщее ликование, словно бы уж и колокол сам был готов.

Авраам с Гостем сказали, что для лучшего звона хорошо бы добавить в колокольную медь малую толику серебра да золота. Уговаривать москвичей не пришлось: желание заиметь стопудовый колокол было столь острым, что они вмиг натащили лома драгоценных металлов, так что Василию Дмитриевичу и казну свою не пришлось трогать.

Явилась Янга, разодетая празднично, как и полагается боярыне введенной, богато: в торлопе, подбитом куньим мехом и крытом зеленым шелком с вышитыми по нему золотой поволокой цветами, в меховом нарядном контуре Ее сопровождал тоже разряженный в богатые одежды недавно крещенный щеголь Маматхозя-Мисаил.