Василий I. Книга вторая - [131]

Киприан вдохновился.

— Да!.. О да! Учиться тебе надобно у них. Дмитрий Иванович все по-европейски норовил, как ни наущал я его…

— Как это — «по-европейски»? — насторожился Василий.

— В латинянских странах сплошь двоевластие светские князья и короли соперничают с духовными владыками каждый первенствовать хочет А зачем? В Византии император при вступлении на престол получает чин диакона Благодаря этому он может участвовать в церковных соборах, диктовать на них свои решения Император, стало быть, является там для церкви высшим господином и хранителем веры Патриарх стоит на втором месте.

— Нешто ты бы на это согласился — вторым-то быть?

— Ты слушай… Император — венценосный самодержец, но — простой смертный человек, слабый и грешный. Патриарх может наложить на него церковное покаяние, закрыть вход в церковь, отказать в венчании или разводе. Без благословения патриарха армия не может идти в бой.

— Эка!.. А отец без твоего благословения повел полки за Дон. Пусть так и впредь будет, по-европейски…

— Нет! Не ты, так преемники твои поймут, что нельзя терпеть, чтобы язвы разъедали власть в государстве. Пойми, сын, положение твое таково, что ты должен готов быть в любой миг повернуться в любую сторону, глядя по тому, куда дует ветер, ты обязан при необходимости с легким сердцем вступить на путь зла. Кто же в таком случае позаботится о спасении души твоей?..

Не все из того, что настойчиво внушал пролазчивый Киприан, доходило до сердца Василия, но соображение о том, что грех за клятвопреступление, жестокость, вероломство может взять на себя кто-то другой, а он, князь, простой смертный человек, слабый и грешный, может, таким образом, не совеститься и не каяться, было соблазнительным.

Василий велел организовать новую погоню за бежавшими от его кары дядьками Василием и Семеном, а при поимке обойтись с ними круто, как с переветниками, умыслившими злое дело.

Многочисленные чада Василия Румянцева горланили новую скандовку:

Завтра встанем,

Завтра скажем

«Нынче праздник!»

Оголодавшие за пост ребятишки торопились, завтра лишь Рождественский сочельник.

В обратный путь из Нижнего Новгорода Василий Дмитриевич наметил выходить послезавтра — двадцать пятого декабря.

Этот праздничный день Рождества Христова был отмечен в летописном своде монахом Печерского монастыря как день черный — как конечный день истории некогда славной и могучей державы, основанной Андреем Боголюбским. Это понимал и чувствовал монах-книжник, чьей рукой водило высшее духовенство и великий князь; но что думал простой люд?

Василий возвращался домой, но возвращался не с чужбины, как месяц назад. Оглядываясь окрест себя, он не видел ничего ни чуждого, ни незнакомого, ни непонятного — Нижний Новгород был словно бы продолжением Москвы, частью, украйной ее.

Заснеженные улицы, избы, клети, терема. На карнизах домов, на ветках деревьев — куржа, что белые кружева на расшитом вороте у девицы, которая прошла быстрой походкой мимо, печатая следы узкими подошвами красных сапожек. Тихо утром возле домов. Где-то лает неохотно собака, запел и поперхнулся на морозе петух. Бабы у ворот, размахивая руками, посудачили недолго и разошлись.

Топятся печи, из изб дым выползает вниз через волоковые окна либо подымается столбом из труб. Не горький дым, даже и вкусный: пекутся праздничные пироги.

Легок воздух, мягок снежок, морозец чуть щиплет.

Василий, закутавшись в медвежью полость, выглядывал из крытого возка, прощаясь взглядом с городом, который стал теперь его собственностью.

Все его — дома, храмы, амбары, и люди — его подданные.

Девица в меховой шапке. Старик с усами и бородой в инее, направившийся к торговым рядам; и еще один старик, с деревянной лопатой, которой он чистит подход к своему дому от калитки.

Мелькают, кружась, тулупы — желтые, черные, зеленые… Березы с розовыми ветками… Гуси с красными ногами… Дятел на дубу… Черные вороны на небе… Лошадь серая в яблоках… Еще одна лошадь промелькнула — масть не разглядеть, видна лишь богатая серебряная сбруя.

Глава IX. Страшный суд

Нет ничего более ценного в мире и ничего, требующего большего бережения и уважения, как свободная человеческая личность.

В. Вернадский

1

Что такое черный бор, знал Василий слишком хорошо с младых своих ногтей, о нем часто говорилось в семье как о важной части государственного приработка, особенно когда речь заходила об осенней тягости — выплате ордынской дани. Во время томления в сарайском плену зародилось в сердце Василия даже нечто вроде суеверного страха перед этим понятием. Тохтамыш требовал выплатить восемь тысяч рублей серебром, у Дмитрия Донского таких денег не было, и он рассчитывал выкупить сына из залога за счет этого самого черного бора, полученного с новгородцев. Василий терпеливо ждал, шли месяц за месяцем, год за годом, а отцу все никак не удавалось заполучить нужное количество серебра. У каждого приезжавшего из Москвы посла или великокняжеского боярина Василий спрашивал нетерпеливо: «Когда меня освободят?» — и в ответ слышал одно и то же: «Вот как черный бор с новгородцев получим». И стал этот черный бор даже уж ему в страшных снах сниться наподобие какой-то нечистой силы, на которую никак невозможно найти управу. И оттого, может быть, он и на самовольный побег из Орды решился?..