Василий I. Книга вторая - [118]

И тут скоро вестник сообщил, что и сам великий князь московский вот-вот будет у Дмитровской башни кремля.

Борис Константинович решился, начал действовать.

Не доверяя по-прежнему своему боярству, он велел собрать вече, рассчитывая с помощью этого народоправства заручиться поддержкой купцов и ремесленников, которыми по преимуществу был населен город. Борис находил нижегородцев людьми сметливыми, добрыми и отзывчивыми, считал, что он как великий князь пользуется у них любовью за слова приветливые, за участие в скорбях народных, за справедливое разрешение тяжб и ссор, за правый княжеский суд. Люди мастеровые да торговые бесхитростны и благоразумны — это не то, что лукавые бояре. Получив на вече законное, но часто попираемое другими князьями право прилюдно вещать, они непременно предадут себя Борису и душой и телом.

Василий Румянцев не только не возражал против общего сбора на кремлевской площади, но самолично побежал за пономарем, повелев ему звонить в вечевой колокол. Пономарь был несчастным и запуганным существом. Летом он жил в волжском селе Лысково и едва остался в живых после побоев крестьян, которые осерчали на него за то, что он вовремя не зазвонил и не отогнал грозовую тучу[99]. В результате градом побило все крупяные поля, лысковцы остались на зиму без каши. Пономарь с той поры стал излишне усерден, перестарался и сейчас: ударил не в вечник, а сразу во все колокола. От трезвона не только в кремле, но в обоих посадах и на Гребешке взмыли вверх голуби и галки, ошалело залаяли собаки.

И люди, не понимая, по какой причине устроен сполох — пожар ли, набег ли ворога? — торопливо накидывали на лбы кресты, запирали ворота, с опаской выглядывали через ослонные тыны. Но пономарь скоро опамятовался стал верно руководить вечником, город успокоился. А тут еще и бирючи верховые засновали по улицам и межулкам, разглашая, что великий князь собирает всех людей в кремле.

Нижегородцы начали приуготовляться к совещанию — неспешно, с раздумьями и пересудами, поскольку участие в вече было правом каждого, однако же не обязанностью Сначала, как водится, провели свои маленькие вечера, уличанские и кончанские, а уж придя к одному какому-то соображению, жители улиц и концов направились уж на общегородской сбор.

— Как думаешь, боярин, отзовется народ на мой глас? — спросил Борис Константинович Василия Румянцева. Тот не сразу собрался с ответом — лгать было совестно, а прямить боязно либо не хотелось, сказал уклончиво:

— Слово твое, господин князь, должно быть твердо, как Бог на небеси.

Борис окончательно понял, что от боярина преданности и чистосердечия ожидать уже не можно, и все свои упования возложил на народный сход.

Хоть и крайне редко собиралось нижегородское вече, однако же в центре кремля между Спасским и Архангельским соборами возвышалась изготовленная исключительно для такого события степень — деревянный помост с лавками и сиденьями, на которых размещались все степенные люди города во главе с великим князем.

Народу набилось в кремль преизрядно: все торговые и мастеровые люди пришли, много и простого народу толпилось — монахов и монахинь, нищих и калик перехожих, странников со скоморохами и юродивыми, людьми одинаково дивыми.

Право высказать свое слово на вече имели все на нем присутствующие, но обыкновенно говорили только лепшие люди, смысленные — бояре и старейшины, а остальные слушали в молчании и только под конец выражали свое одобрение или несогласие, но случалось, что разговор начинал и кто-то из простолюдья. Богатеи, случалось, подкупали смердов и утлых мужиков для того, чтобы те своими криками и громким говором заглушали речи противников и тем способствовали утверждению желательных решений. Борис Константинович об этом знал и пользовался этим. А ныне особенно рассчитывал на своих приживальщиков, тех, что находились на княжеской застольщине и не имели другой возможности отблагодарить хозяина, как только бездумным согласием со всем, что он ни скажет. Именно поэтому, начиная вече, Борис Константинович обратился не к боярам, находившимся с ним на помосте, а к тем, кто стоял внизу, тараща в ожидании глаза и непрестанно крестясь то на церковь Спаса, то на главу Архангельского храма.

— Господа и братья, бояре и друзья мои! — гулко разнесся в морозном воздухе чуть надтреснутый голос Бориса. Мгновенно установившаяся тишина ободрила его, и продолжал он уверенно, напористо: — Богом данной мне властью я имею честь быть в челе великого нижегородского люда. Судьба нашего княжества самая беспокойная среди всех земель Руси, а мое правление самое мятежное. Вам ведома вся подноготная моей жизни, ведомо, как люб мне Нижний Новгород. Отстаивая его честь и свободу, я готов скорее погрести себя под его развалинами, уйти под воду, как ушел от Батыя наш заволжский непокоренный Китеж, чем допустить его поругание! И я обращаюсь к вам, братья и сестры, друзья мои не предадим отчину во вражеские руки!

— Мы заодин с тобой, великий князь! — донесся первый вечок, Борис по голосу признал в кричащем одного из своих подручников.

Среди бояр и воевод, сидевших на лавках степени, прошло легкое волнение, однако слова никто не взял, все выжидали, как дальше будет дело оборачиваться.