Василий I. Книга вторая - [104]

— Ловок же ты, канязь Василий, — произнес Тохтамыш как-то невесело, и не понять было, что он имеет в виду под ловкостью — нарочитую смену разговора или умело вставленное словцо о Нижнем Новгороде. Тут же и к прежнему разговору вернулся: — Вот видишь, стало теперь Москве еще труднее справляться со своими. Борис Городецкий из потомков Ярослава Второго за ярлыком все приходил ко мне. Новгородцы от суда твоего хотят отложиться. Рязань, Тверь, Смоленск, Киев — это все ведь не друзья твои… Так что ничего вы на Куликовом поле не выиграли, осталась только память одна, «Задонщина» какая-то…

— Нет, повелитель, нет. Хотя память о делах пращуров наших для Руси дело не последнее, но не только в ней дело. После «Задонщины» спор о том, кто в Залесских землях главный, решен совершенно и навсегда. Вот дал ты ярлык Борису Константиновичу, а новгородские ушкуйники не только его Нижний грабят, но и твои города — Жукотин, Булгар, Казань…

Тохматыш озадаченно покрутил плешивой головой, ничего не сказал, велел виночерпию наполнить чаши кумысом из бурдюка и подавать угощения. Василий сидел на ковре, как и хозяин, подогнув под себя ноги, брал руками из котла плававшие в жире куски баранины, не отказался и от сильно хмельной белой архи, которую виночерпий наливал из деревянного бочонка.

Во время еды обменивались малозначащими словами, и при этом каждый что-то важное обдумывал, готовясь к разговору новому и серьезному. Начал его Тохтамыш, и начал опять с Дмитрия Донского:

— Да, люб мне твой отец, его всепостигающая мудрость была прямой и острой, как русский меч. Помнишь, родился у тебя брат Константин?

— Как же! За три дня до кончины батюшки.

— За три, однако успел Дмитрий крестников Константину назначить. Это кто был?

— Я.

— Верно, ты. Но с женской стороны?

— Марья Тысяцкая.

— Вот! Случайно ли? Ведь Мария была вдовой Василия Тысяцкого, который вместе с Никоматом Сурожанином бежал из Москвы в Тверь, а потом к нам в Сарай за ярлыком для тверского князя.

— Переветник был поделом наказан.

— Да, смертью казнил Дмитрий его, не побоялся нашего гнева, однако через шесть лет как бы породнился с Тысяцкими… Ведь в крестные своему сыну взять — это у вас как бы вторую мать иметь, верно? И при этом Дмитрий успел до смерти своей сообщить мне через моего посла о примирении… Видишь, как не просто все. Постигая мудрость меж-державных связей, вникай в тайны их неожиданных поворотов.

— А скажи, почему не казнил ты меня, как собирался после моего неудачного побега и тайного свидания с вельможей твоего заклятого врага Тимура?

— Помню, я собрался завернуть тебя в ковер и бросить в Волгу.

— Пожалел?

Тохтамыш рассмеялся:

— Царь не должен знать таких слов. Просто нужен был ты мне. Донесли мне, что в том году Дмитрий и двоюродник его Серпуховской заключили соглашение с князьями Ягайло, Скиргайло и Корибутом, которые «грамоту докончали и целовали крест великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его князю Володимиру Ондреевичу и их детям лета 6892 года»… Видишь: не Дмитрий московский литовским князьям крест целовал, а они ему — обязались принять православную веру…

— Если бы тот уговор был исполнен…

— То не разговаривали бы мы сейчас с тобой. Съели бы тебя волжские раки да рыбы. Да и моя судьба неведомо как бы сложилась. Слава Аллаху, Ягайло сумел сделать верный выбор: он женился не на твоей сестре, как того хотел Дмитрий, а на польской королеве Ядвиге. Выполни он договор с Москвой, стал бы на Руси вторым лишь лицом, а так в Польше и Литве — первый! А самое главное — он сам-один, как и ты, великий князь Руси, как и Витовт, великий князь литовский.

Василий отлично понимал, почему с таким торжеством рассказывает о прошедшем Тохтамыш: ему удалась обычная ордынская политика по разобщению противоборствующих ему сил — в Литве да Польше он действует так же, как в Новгороде, Твери, Смоленске, Нижнем… Но понимает ли он, что все равно связи Москвы с литовскими землями значительно более жизненные и прочные, чем это может казаться?

Тохтамыш, словно угадал молчаливый вопрос собеседника, сказал:

— Рад я, что породнился ты с Витовтом, мне теперь спокойнее за русские земли.

И второй раз Василий не сдержал своей юности и не смог скрыть досаду:

— Так что же, значит, это ты решил, чьей женой стать надо было моей сестре Софье — Ягайлы или рязанского князя Федора Ольговича?

Тохтамыш самодовольно ухмыльнулся:

— Мне надо было тогда как-то уравновесить польско-литовскую унию… Помнишь, мы тогда отпустили из плена Александра тверского, Родослава рязанского… Да и тебе второй побег удался…

— Хочешь сказать, что нарочно меня отпустил?

— Нет, не скажу так, не нарочно. Однако не столь строго тебя содержать стали, помнишь? На охоту тебя отпускали, отлучался ты и в степь, и на Волгу, по Сараю шнырял, как по Москве.

Василию было очень хорошо известно, как тогда раздосадовал Тохтамыша его побег, он даже повелел казнить татарского охранника, который не устерег пленников. Сейчас он просто кичится, а это уж не от силы… Сразу стало спокойнее на душе, Василий сумел даже искусно притвориться, подыграть ему и выведать важные сведения.