Василий Гроссман в зеркале литературных интриг - [87]

Новый этап рекламной кампании обозначила подготовка «вечера». Заблаговременно извещенные о нем критики не могли не понять, что статус Гроссмана – особый. И еще разв этом убедились, когда вышел номер «Литературной газеты» с рассказом «В городе Бердичеве». Необычно большой объем – привилегия.

Триумф продолжался. 17 апреля Гроссман сообщал: «Теперь начну радовать твое отцовское сердце…»

Хороших новостей было немало. Так, Воронский сказал, что Гроссман опубликовал «лучший рассказ в сов[етской] литературе за последние годы».

Воронский, благодаря горьковскому заступничеству, вернулся в Москву. Получил вновь партбилет, а также должность заведующего отделом классической литературы в Госиздате. Это многим было тогда известно.

Однако в письме Гроссмана-младшего нет сведений о том, как он узнал мнение бывшего редактора «Красной нови». Сообщил ли Воронский, передал ли кто-нибудь – загадка.

Разгадку подсказывала отцу следующая же фраза. Гроссман сообщал: «Пильняк передал черездвух писателей свои поздравления и очень хочет со мной познакомиться».

О том, что Пильняк был к «Перевалу» близок и дружил с Воронским, знали все, кто регулярно читал литературные журналы в 1920-е годы. А из контекста предыдущих писем с необходимостью следовало, что «два писателя», которые «поздравления» от знаменитости передали, – недавние «перевальцы» Катаев и Зарудин. Они же и мнение Воронского пересказали.

Если бы Гроссман перечислил Катаева и Зарудина в одном ряду с Воронским и Пильняком, то даже не слишком искушенные перлюстраторы увидели бы механизм интриги. Все имена известны, а их сочетание уже не оставляло бы места сомнениям.

Но по гроссмановскому повествованию можно было лишь догадываться, каков механизм. Причем такие догадки не сыграли бы сколько-нибудь важной роли – с учетом главной новости. Горький свою личную заинтересованность обозначил: «И наконец, Алексей Максимович передал в “Литгазету”, что рассказ ему “чрезвычайно понравился” и хочет меня видеть».

Это дебютанту сотрудники редакции сообщили. Понятно также, что авторитетное мнение куратора и приглашение к нему «передал в Литгазету» личный секретарь – довольно широко известный тогда П. П. Крючков.

Он упомянут буквально в следующей фразе. Речь идет о согласовании даты и времени встречи с Горьким: «В ближайшие дни буду у него. Уже договаривался с Крючковым об этом».

Если бы с письмом ознакомились перлюстраторы, увидели бы, что Горький ознакомился с публикацией дебютанта, свое мнение сообщил личному секретарю, тот передал в редакцию – вместе с приглашением. Далее же Крючкову полагалось назначить дату визита и точное время. Коль так, обычный порядок соблюден, ничего экстраординарного не произошло.

В действительности было не совсем так. О чем отец и узнавал благодаря следующей же фразе: «Сейчас Горький читает “Глюкауф” (в рукописи) и еще несколько рассказов».

Отец, похоже, все еще не знал, что осенью 1932 года сын получил горьковское письмо, где повесть, позже именовавшаяся романом, изрядно раскритикована. Сколько-нибудь важной роли это в данном случае не играет.

Важно другое: в переписке нет упоминаний, что полтора года спустя гроссмановские рукописи кем бы то ни было переданы Горькому. Но тот их получил. И вновь принялся читать раскритикованный им же «Глюкауф».

Отсюда с необходимостью следует, во-первых, что Горький получил уже переработанный «Глюкауф». Во-вторых, понятно: тот, кто передал рукопись, убедил, что необходимо ознакомление с новой редакцией уже знакомого романа.

На первый взгляд неясно только, кто именно передал рукопись и убедил Горького, что ее нужно читать. В гроссмановском письме сведений нет. Однако из общего контекста исходя, понятно, что главную роль Катаев сыграл.

Конечно, Гроссман знал, каким путем и когда его рукописи опять до Горького «дошли». Однако рассуждать о том в письме было нецелесообразно, а отец и так не мог не понять: вполне успешно развивается интрига.

Сообщил Гроссман и о том, что «Литературный Донбасс» опубликовал «Глюкауф» полностью – в двух номерах. Второй уже доставлен в Москву. И с гонораром вопрос решен: «Деньги мне перевели – пока 1100 р.».

Но после столичного триумфа больше радовал гонорар, чем сама публикация. Гроссман был раздражен редакторским произволом: «Эти донбассовские (sic! – Ю. Б.-Ю., Д. Ф.) литераторы изрядно исковеркали “Глюкауф”. У меня от их болваньей правки в глазах темнеет. Единственно приятное, что в остальном СССР этого журнала не читают. А в ближайшем будущем “Глюкауф” выйдет в московском “естественном” издании».

Меж тем известность ширилась. Гроссман сообщил отцу: сразу два «ответственных редактора» – журналов «Красная новь» и «30 дней» – «ищут меня и жаждут печатать».

Официально выраженное горьковское одобрение многое значило. Как отметил Гроссман, представители Оргкомитета выдали ему «книжки в спецраспределитель ГОРТ, – вещь, которой добиваются многие “маститые” люди».

Гроссман опять упомянул реалию, не требовавшую комментария в 1934 году. «Книжки в спецраспределитель» – пропуск и сброшюрованные бланки квитанций, где полагалось отмечать, какие товары «прикрепленный» купил по льготным ценам.