Василий Гроссман в зеркале литературных интриг - [79]

В СССР литературовед и не смог бы больше сказать – на исходе 1980-х годов. Читатель-современник должен был угадать, что вовсе не «проза надеялась», а прозаики следовали партийной директиве – в меру умения. Вот и в повести Гроссмана, по словам Бочарова, «рассказывалось о нескольких месяцах жизни работников “самой глубокой, самой жаркой, самой газовой и тяжелой шахты Донбасса”, о сторонниках и противниках механизации, о труде и быте самых различных людей – шахтеров, иностранных специалистов, шахтерских жен».

В 1930-е годы московские литераторы тоже порою о шахтерах писали. Получалось не вполне удачно еще и потому, что собственного опыта – именно «производственного» – в большинстве своем не имели.

Гроссман имел такой опыт. Читатель видел: автор о горном деле знает не понаслышке. Вот и Бочаров акцентировал, что «знание всей обстановки помогло убедительности и обстоятельности некоторых эпизодов: глубокое бурение в загазованной шахте, вечеринка у инженера, переживания паренька, впервые побывавшего в шахте (с психологически точным завершающим образом – “небо стояло высокое, строгое, – оно держалось без крепления, не трещало и не грозило завалиться”».

Исследователь утверждал: повесть не бездостоинств, хотя в целом неудачна – для Гроссмана, каким он стал вскоре. Отмечено, что «владение литературной техникой еще не дотягивало до знания техники шахтерской…».

Подчеркнем: Бочаров не мог тогда обсуждать советскую тактику литературного дебюта. Иначе уместным оказался бы вопрос о пресловутой «искренности». Пришлось бы констатировать, что Гроссман постольку не справился с «литературной техникой», поскольку темой не был увлечен.

«Литературной техникой» Гроссман и тогда владел, что видно по рассказам, написанным гораздо раньше дебютной повести. И Бочаров, несомненно, видел это. Он, конечно, знал: в начале 1930-х годов от «технического» уровня прозы уже мало что зависело. Прозаику-дебютанту, желавшему буквально пробиться в печать, надлежало соответствовать партийным директивам.

Гроссман некогда увлекался шахматами. А шахматная тактика подразумевала, что в дебюте следует «развивать позицию», т. е. «выводить» фигуры для увеличения эффекта их дальнейшего использования. Тактический принцип, фиксируемый шуточным афоризмом: «Сначала нужно развиться, а уж потом чего-нибудь хотеть».

Донбасский инженер, намеревавшийся стать писателем, «развивал позицию» сообразно правилам. Как ранее в журналистике – поэтапно: сначала заметку и статью про кооперацию напечатал, а потом, когда ситуация благоприятной стала, опубликовал журнальный очерк о родном городе и проблеме антисемитизма.

Задача «развития» в литературе была сложнее. Окажись повесть дебютанта лишь беллетристическим преобразованием актуальных партийных директив, Баглюк ее не принял бы к изданию. Да и критики не заметили бы Гроссмана. Так что «литературная техника» требовалась достаточно высокая – если сравнивать с издававшимся тогда.

Баглюк рукопись одобрил. И летом 1932 года Гросссман отправился в московскую командировку. Кроме прочего, выяснял, найдется ли для него работа в столице. Опять же пришло время и на столичном уровне реализовать литературные планы.

В поисках новой работы помогала Алмаз. Да и в реализации литературных планов тоже. У кузины хватало знакомств среди влиятельных литераторов. Так что гроссмановские рукописи оказались в Издательстве Московского товарищества писателей.

Изначально оно было задумано в качестве кооперативного, объединявшего и писателей, вступивших в различные литературные группировки, и остававшихся вне подобного рода сообществ. К 1932 году, понятно, издательство полностью финансировалось и контролировалось правительством. Так что рекомендация высокопоставленной профсоюзной функционерки играла немалую роль.

Не исключено, что Гроссману помогла и рекомендация Баглюка. У него в Москве тоже было немало знакомых литераторов, занимавших редакторские должности. Но, пожалуй, главный аргумент для издательства – справка, что повесть «Глюкауф» принята к публикации донбасским областным литературным журналом. Это своего рода свидетельство благонадежности автора. За него поручился редактор-коммунист, рекомендовавший книгу в печать.

Как выше отмечено, столичная командировка завершилась удачно. Благодаря участию Алмазповестью «Глюкауф» заинтересовалась и одна изкиностудий. Перспективы намечались радужные. 6 июля 1932 года, вернувшись из Москвы, Гроссман сообщал отцу: «Книга моя в июле месяце будет сдана в типографию. Рассказы “Три смерти” через пару дней будут отпечатаны на машинке и начнут путешествовать по редакциям».

Но и опыт дебютной повести Гроссман учел – не хотел действовать подобным образом в дальнейшем. О чем и сообщил отцу: «Я решил (совместно с Надей), что для того, чтобы сделать литературу своей профессией, нужно иметь еще одну профессию, и что сделай я ее единственным источником своего существования, я безусловно покачусь по линии халтуры. Такова логика “социального заказа”».

В периодике тема «социального заказа» – дежурная еще с 1920-х годов. Подразумевалось, что истинно художественное произведение, не может не соответствовать актуальным политическим запросам. Ну а в обиходе модный термин едва ли не изначально ассоциировался с элементарной сервильностью. Готовностью писателей выполнять – не по идейным соображениям, а выгоды ради – любое требование правительства