Василий Гроссман в зеркале литературных интриг - [75]

Риторические построения Троцкого не опровергли, их попросту обошли, как в свое время поступил он с пролеткультовскими.

Все остальное, что указано в «платформе группы “Октябрь”», не играло сколько-нибудь важной роли. Рассуждения о поэтике, новом эпосе или драме лишь постольку были важны, поскольку их удалось бы соотнести с конкретными публикациями. Троцкий ранее утверждал, что «пролетарские писатели» находятся еще в стадии «ученичества». С ним опять не спорили, однако из программного документа следовало, что нужные партии результаты появятся со временем. Подождать нужно.

Зато сам термин «пролетарская литература», своего рода «бренд», вновь актуализовался – вопреки Троцкому. Что и было важно.

Ранее партийное финансирование литераторских сообществ, именовавших себя «пролетарскими», было возможно лишь с оговорками. А после реактуализации «бренда» оговорки не требовались. Речь шла совсем о другой «пролетарской литературе».

К 1924 году «молодогвардейцы» уже полностью контролировали Всероссийскую ассоциацию пролетарских писателей. Возникло по сути новое – и немалочисленное – объединение литераторов, обладавшее теоретической «платформой», журналами, собственным книгоиздательством.

Конфликт изначально подразумевался. Его развитие было неизбежно.

Эволюция инструментария

По советскому обыкновению, конфликт развивался и явно, и скрыто. Большинство заинтересованных современников следило за развитием лишь по литературно-критической полемике в печати. Только посвященные знали о непрекращающейся полемике в ЦК партии, многочисленных жалобах, доносах и т. п.

Разумеется, оппоненты «перевольцев» не располагали таким популярным и авторитетным изданием, каким руководил Воронский. Зато критики из журнала «На посту» вскоре создали ему репутацию самого агрессивного в СССР.

Напостовская агрессивность испугала многих. Так, журнал «Леф» еще в 1923 году поместил статью о методах критиков из одиозного издания – «Критическая оглобля»[178].

Автор использовал предсказуемые ассоциации. Для начала сравнил журнал с уличным постовым-регулировщиком: «Хорошо, когда на посту стоит сознательный милиционер. Честный, любезный, непьющий. Дана ему инструкция, дана палочка в руки: поднимай ее – все движение остановится. Стой на посту, наблюдай за порядком, следи, чтобы заторов не происходило».

Однако, утверждал автор, постовому-регулировщику не только жезл нужен. Хладнокровие тоже: «Если милиционер этого качества лишен и взамен его обладает самолюбием, тогда беда и прохожим, и проезжим. Мало ли что может прийти ему в голову. Возбудится он магической силой своей палочки – и остановит движение суток этак на трое. Да и самое палочку – посчитав ее размеры неподходящими для сей значительной роли – возьмет да и заменит вдруг оглоблей, отломанной у мимоехавшего извозчика. И, подняв ее перстом указующим, продержит сказанный срок, а потом, не выдержав ее же тяжести, ошарашит ничего не подозревающего, спешащего по делам прохожего. И главное – уверен будет, что его пост – самый образцовый, что только завистники и недоброжелатели могут усмотреть в его поведении некоторое несоответствие задания с выполнением».

Сравнение было явно обидным. На первый взгляд еще и не вполне заслуженным. Казалось бы, эка невидаль – критики бранят. И в досоветскую эпоху бранились. А при чем тут «оглобля»?

При том, что эпоха другая, и критический инструментарий стал принципиально иным. Литературным конкурентам «пролетарских писателей» напостовцы предъявляли обвинения политического характера. К примеру, клевета на большевистскую партию, РККА и т. д. А подобного рода инвективы могли – в силу описанной выше специфики законодательства – обусловить привлечение литератора к уголовной ответственности. Например, в соответствии с упомянутыми статьями УК РСФСР или прочими нормами права, внесудебно применявшимися.

В таких случаях доказательства не требовались. Напостовскую публикацию можно было считать экспертным заключением. А далее – на усмотрение соответствующих инстанций.

Подобного рода приемы в досоветской традиции называли «апелляцией к Держиморде». Это считалось недопустимым – как политический донос. А в советской традиции стало нормой.

Вот и статья о напостовских критиках адресована была в первую очередь партийным инстанциям. Тем, что курировали журнал «На посту». Им сообщалось о «несоответствии задания с выполнением».

Характерно, что идея партийного управления литературой рассматривалась в статье как сама собой разумеющаяся. О соблюдении принципа «свободы печати» речь вообще не шла. Автор лишь сообщал вышестоящим кураторам, что «регулировщик», по их воле оказавшийся «на посту», значительно превышает свои полномочия. Буквально оглоблей машет. Значит, он и есть опасность для «ничего не подозревающего, спешащего по делам прохожего» – вполне лояльного советского писателя. Да и режиму опасен: создает, как сказали бы позже, негативный имидж большевистского руководства.

Защитить от последствий «оглобельной критики» могли не только партийные инстанции, курировавшие литературный процесс. Еще и личное покровительство влиятельного функционера. Прежде всего, редактора «Красной нови», ориентировавшегося – согласно доктрине Ленина – Троцкого – на «спецов», значит, «попутчиков».