Василий Гроссман в зеркале литературных интриг - [7]

Характерно, что ограничения в правах, связанные с «иудейским вероисповеданием», не распространялись на караимов. Так что дискриминация евреев была и этнической.

Дискриминации конфессиональной можно было избежать, официально приняв крещение. Но тогда возникали другие трудности. Отречение, пусть и номинальное, от «веры предков» даже атеисты считали уступкой весьма унизительной. В еврейской среде так называемые выкресты изгоями становились. Исключения – редкость.

К тому же уступка клерикальному режиму не избавляла от неофициальной этнической дискриминации. Ее российское правительство обеспечивало средствами пропаганды. Распространялся так называемый еврейский миф, в соответствии с которым евреям имманентны алчность, трусость, лживость, порочность, они все органически не способны к физическому труду, военной службе, интересует их лишь торгашество и т. д. Антисемитизм был частью государственной идеологии, что отражали и гимназические учебники истории, высмеянные русскими интеллектуалами. Дебаты по «еврейскому вопросу» – общее место в периодике начала XX века.

В ту пору сам топоним «Бердичев» был маркированным. Он стал уже своего рода символом «еврейского местечка» – городка в пресловутой черте оседлости. Часто упоминался и в так называемых еврейских анекдотах. Об этой специфике топонима писал, например, И. Г. Эренбург. С начала 1960-х годов публиковались книги его мемуаров – под общим заглавием «Люди, годы, жизнь»[42].

Так, мемуарист привел написанную еще в досоветский период эпиграмму на себя и В. М. Инбер. Последняя строка – «Ни Москва, ни Петербург не заменят им Бердичева».

Не там оба родились, и об этом знал автор эпиграммы. Она была антисемитской: имелось в виду, что этническим евреям, пусть даже литераторам, чужда русская культура, и такой подтекст эмблематизировал топоним. Москва и Санкт-Петербург, значит, русские столицы, а Бердичев оказался еврейской.

Согласно официальной статистике, численность бердичевского населения тогда – более семидесяти тысяч. «Лица иудейского вероисповедания» составляли примерно восемьдесят процентов. Около восемнадцати – католики. Главным образом поляки. Ну, а православных, т. е. русских, украинцев, белорусов, – не более двух процентов.

Эту специфику Бочаров обозначил намеком. Отметил, словно бы мимоходом, что в городе «имелись собор, два костела, хоральная синагога и монастырь кармелитов, своими мощными стенами и узкими окошечками больше напоминавший крепость, чем божий дом. Кроме того, каждый ремесленный цех имел свою синагогу; всего их насчитывалось около сорока, размещались они в домах-мазанках».

Еврейских «ремесленных цехов», стало быть, «около сорока» – это для уездного города очень много. И синагог, разумеется. Даже если учесть, что они «размещались» в «домах-мазанках», похожих, значит, на деревенские хаты, где наружную штукатурку заменяла выкрашенная известкой глина.

Упоминание о «черте еврейской оседлости» и сведения о количестве синагог – знаки осведомленным современникам, умевшим читать между строк. Вопреки постулированному в предисловии тезису, Бочаров еще не имел возможности «договорить то, что раньше подразумевалось». Не мог, начиная книгу о Гроссмане, сказать прямо, что русский писатель, родившийся в семье «лиц иудейского вероисповедания», был изначально, на законодательном уровне дискриминирован, как все его родственники и большинство населения родного города. Секретным, конечно, такое не считалось. Но коль скоро автор романа «Жизнь и судьба» обличал антисемитскую политику советского государства, параллели тут прогнозировались. Вот что цензура и пресекала – даже на исходе 1980-х годов. Любые ассоциации с «еврейской темой» традиционно минимизировались.

Однако Бочаров перехитрил цензоров. А после характеристики Бердичева привел сведения о родителях Гроссмана: «Отец его был инженер-химик, мать преподавала французский язык».

Источник не указан. Наиболее вероятно, что исследователь опирался не только на результаты архивного поиска, но и свидетельства родственников писателя. В первую очередь дочери – Е. В. Коротковой-Гроссман.

Однако сведения, приведенные Бочаровым, относятся лишь к образованию и роду деятельности родителей. А далее сказано: «До конца жизни Василий Семенович читал французских авторов в подлиннике, декламировал наизусть Мюссе, Мопассана, Доде».

Лакуна в характеристике родителей – очень важной с точки зрения биографии писателя – замаскирована эффектной деталью. Но из того, что сын «читал французских авторов в подлиннике», нельзя сделать вывод относительно сословия отца. В советской терминологии – «социального происхождения».

Мать, в соответствии с законами Российской империи, к сословию мужа тогда относилась. Измещанской ли она семьи или купеческой – непонятно. К тому же мала вероятность, чтобы в досоветском Бердичеве «преподавала французский язык» жена «инженера-химика». Не по статусу такое было, неприлично.

Зато из бочаровского описания следовало, что не рентой гроссмановские родители жили и не торговлей. По советской терминологии, относились к «трудовой интеллигенции».