Василий Гроссман в зеркале литературных интриг - [60]

В ту пору главного инженера фабрики официально именовали «техническим руководителем». Сокращенно – «техноруком».

Успех был несомненным. И жалованье выше, и статус. Почти тридцать лет спустя – в автобиографии 1952 года – отмечены и первое, и второе повышения. Гроссман указал, что в 1933 году поступил «на фабрику им[ени] “Сакко и Ванцетти”. Фабрика эта выпускала карандаши и пластмассовые автоматич[еские] ручки. Я работал сперва старшим химиком, затем заведующим лабораторией и помощником главн[ого] инженера».

Впрочем, успеху радовался недолго. Отцу сообщил: «А теперь произошло событие, которое нельзя назвать неприятностью, а просто бедой – арестовали Надю. Что? Почему? За что? Этого никто из нас понять не может, но вот уже 3 недели, как она находится во внутренней тюрьме ОГПУ, мы надеемся, что это какое-то нелепое недоразумение и что оно со дня на день должно разрешиться».

Партийная карьера оборвалась внезапно. Согласно материалам личного дела, помощник генерального секретаря Красного интернационала профсоюзов Н. М. Алмаз была арестована сотрудниками ОГПУ 28 марта 1933 года[139].

Ранее ничего вроде бы не предвещало беду. Отца Гроссман просил: «Не пиши об этом маме, она ничего не знает. Больше всего меня беспокоит Надино здоровье, она ведь так слаба, что стоит произойти малейшему волнению или нарушению ее обычного железного режима, как она получает сильные, тяжелые сердечные припадки».

Гроссман при аресте присутствовал. Отцу рассказывал: «Между прочим, производившие обыск заинтересовались почему-то и мной, записали подробно мою родословную и пр. Забрали и кусочек моей повести, не думаю, чтобы они делали это для того, чтобы ее печатать».

Иронией он маскировал тревогу. Повесть «Глюкауф» крамольной не была, а вот интерес к автору мог бы привести к уже известным последствиям.

Арестом кузины закончился второй московский период в гроссмановской биографии. Спокойный, но короткий, отделявший от донбасского быта и окончательного распада семьи.

Работа и досуг

Неизвестно, получил ли Гроссман рукопись, изъятую при обыске. Однако и последствий не было. 16 мая рассказывал отцу: «У нас тут новостей нет. С Надей все по-прежнему, дело все тянется, но я надеюсь все-таки, что решение – это вопрос ближайших 8–10 дней».

Рассказал и о дочери. Новостей тоже не было: «Катюша живет в Бердичеве у мамы, она здорова, весела, шалит, озорничает, болтает и сплетничает».

В остальном все шло по-прежнему. И работа, и досуг: «В выходные дни делаю вылазки в свет – зоосад и товарищи».

Зоосад – это прогулки в одиночестве. Гроссман ждал известий о кузине. И не знал, что ожидаемое «решение» уже принято – Центральной контрольной комиссией при ЦК ВКП (б) 17 апреля[140].

Согласно материалам личного дела, Алмаз тогда исключена из партии. Это обычная практика: судить коммунистов не полагалось, так что осуждению непременно предшествовало исключение. Помощник генерального секретаря Профинтерна – функционер высокого уровня, вот почему вопрос и решался в ЦКК.

Характерно, что в книге Губера «Память и письма» есть и сведения об итогах «дела Алмаз». В частности, приводится фрагмент письма Гроссмана, якобы датированного маем 1933 года и адресованного отцу: «…Дней пять назад Надя была выслана в Астрахань. Сегодня получил от нее телеграмму, что доехала благополучно. Выслана она на два года, исключена из партии. В чем дело, я не знаю…»

На самом деле в письме дата указана точно – 11 июня 1933 года. И адресовано оно не Гроссману-старшему, а его жене, причем адресат назван в первой же строке: «Дорогая Ольга Семеновна…»

Она – в связи с арестом Алмаз – беспокоилась о пасынке, расспрашивала. Тот, кроме прочего, рассказал: «Дней пять тому назад Надя была выслана в Астрахань. Сегодня получил от нее телеграмму, доехала благополучно. Выслана она на два года, исключена из партии. В чем дело, я не знаю, когда получу от нее письмо, напишу и вам. Главное, что она здорова»[141].

Следует отсюда, что о «решении» Гроссман получил сведения не ранее 5 июня. А согласно материалам личного дела, Алмаз «постановлением Особого совещания при коллегии ОГПУ от 28 мая 1933 года осуждена к высылке на 3 года “за антисоветскую агитацию”»[142].

Разница почти в неделю. Так обычно и случалось. Причины высылки кузины Гроссман, конечно, не знал. Но вряд ли не догадывался. Подобного рода аресты и «решения» тогда – не редкость. По аналогичным обвинениям были арестованы и высланы многие функционеры, включая так называемых ветеранов партии. Сталин очередной раз проводил смену административной элиты, хотя до поры и обходился без смертных приговоров.

Почему Гроссман полагал, что срок высылки меньше, нежели тот, что указан в материалах личного дела, судить трудно. Возможно, опечатка в телеграмме. Жене отца рассказывал о своих планах кратко: «Я сегодня уезжаю на несколько дней в Киев, заеду в Бердичев. 19-го буду в Москве, и числа 22-го выеду на неделю в Ленинград».

В Киев его командировали, следующая командировка была уже ленинградской. А в Бердичев надеялся попасть частным порядком, за собственный счет. 16 июня рассказывал отцу, что приехал туда лишь на три дня – навестить мать и дочь: «Катюша вытянулась, стала длинной, “взрослой”, говорит обо всем, шалит, меня признала, виснет на мне, “это мой папа”, – объясняет она всем».